Путилин увидел, как из-под опушенных ресниц вырвался неуловимо быстрый взгляд, полный злобы, ненависти. «Ого! Девица умеет, кажется, кусаться…» — пронеслось у него в голове. А приживалка поспешно села за столик и принялась за вышивание.
— Да-с, ну и чудеса творятся у вас, многоуважаемая Феона Степановна, в Белокаменной! — вступил он в разговор с «самой», быстро охватывая глазами эту комнату с образами в киотах, перед которыми теплилось чуть не двадцать лампад.
— А что такое? — заколыхалась купчиха.
— Да как же, икону-то высокочтимую ограбили. Шутка сказать — эдакое злодеяние!
— Ах, уж и правда! И кто это изверг такой отыскался? А знаете ли вы, что мы как раз в тот самый вечер Царицу Небесную принимали?
— Да неужто?
— А ей-богу! Правда, Глаша?
— Правда… — послышался глухой, еле внятный ответ.
— Прикладывались? — круто повернулся к некрасивой девушке Путилин.
Тотчас послышался звук упавших на пол ножниц.
— Да-с…
— А позвольте полюбопытствовать, что это вы рукодельничаете?
С этими словами Путилин подошел и низко склонился к работе Глаши.
— Хорошо-с! Искусная вы мастерица, барышня! Ишь как ровно вышиваете. А вот некоторые небрежно к сему относятся.
— Бывает-с…
— Видел я вот на чудотворной иконе Иверской полотенце одно. Шелковое, цветным шелком расшитое… Поглядел на него, аж диву дался: начато хорошо, а кончено плохо. Крестики эти самые ровно как танцуют, хе-хе-хе, вкривь да вкось идут… Видно, торопилась рукодельница дар иконе принести. Что это, барышня, ручки у вас дрожат? Ась? Ишь как прыгают, хе-хе-хе.
— Заторопилась! — недовольно дала окрик «сама».
— Рука… устала… — еле слышно слетело с бескровных губ девушки. — А вы… вы нешто видели это полотенце?
— А ежели бы не видел, так как бы про то знал? — тихо рассмеялся Путилин. — А что же оно вас так заинтересовало?
Путилин поймал на себе взгляд девушки, полный ужаса, страха.
— Я… я так спросила… — пролепетала она.
— Глаша, а ты бы позвала Васю киот для образа исправить. Вы не обессудите, гостюшка, коли при вас явится молодец? Такое дело вышло: плинтус от божницы отвалился… Приклеить надо.
— Что вы, матушка Феона Степановна, пожалуйста, пожалуйста…
Когда Глаша скрылась, Путилин быстро спросил купчиху:
— А кто таков этот Вася?
— Молодец у нас. Ловкий паренек, на все руки. И столярит, и слесарничает… Золотые руки, да только ветрогон сам.
— А чем же? В чем именно?
— Головы девчонкам кружит… Жаловались уж на него многие. А я этого не люблю. Известное дело, молод… Жениться бы ему пора. Прогнать — жалко, пропадет парень. Хитрый, красивый…
И когда в этой комнате, пропахнувшей показной набожностью, ладаном и хворями водянистой купчихи, появился Вася, Путилин должен был признать, что это действительно хитрый, а главное, изумительно красивый парень. Хоть и невысокого роста, но стройный, с могучей грудью, с красиво посаженной головой на стройной, могучей шее, переходящей в широкие, развернутые плечи. Темные вьющиеся волосы. Иссиня-черные глаза, плутовские, вороватые такие глаза, по которым с ума сходят девушки и женщины. Хищный оскал грубо чувственного, красного рта со сверкающими белизной зубами. Небольшие усы и вьющаяся бородка обрамляли это дерзкое, вызывающе красивое лицо.
— Здравствуйте, Феона Степановна! — низко поклонился он каким-то фамильярно-плутоватым поклоном.
— Ну, ты… ветрогон… лясы все точишь… — как-то всхлипнула старая купчиха. — Гостя что же не приветствуешь?
Странное дело: в ее голосе вместо ожидаемой строгости послышались как бы ласковость, приторно-противная нежность опасного периода заката бабьей второй молодости.
«Ого! Однако этому молодчику живется здесь, очевидно, тепло…» — усмехнулся про себя Путилин. Вася вежливо, низко поклонился незнакомому господину, скользнув по его фигуре подозрительным взглядом своих воровских глаз.
— Киот-с поправить-с, Феона Степановна? Можно-с! Сей минутой… Это мы можем, это мы живо устроим-с.
Вынув из принесенного мешка целый набор инструментов, он ловко и решительно приступил к работе. Великий сыщик не спускал глаз ни с него, ни с угреватой, некрасивой Глаши. Несколько раз он подмечал взгляды девушки, посылаемые красавцу парню, взгляды, в которых светились восторг и немое, рабское обожание-преклонение.
— Ну ты, матушка, зенки-то не пяль, а работу делай! — сердито одернула Глашу «сырая» купеческая жена.
Путилин приблизился к Васе.
— Однако, паренек, работаешь ты ловко! Ишь, в руках у тебя все так и кипит.
— Ничего-с, ваше степенство, по малости справляемся… — усмехнулся тот.
— Ловко! Прямо первому мастеру за тобой не угнаться. Где это ты так, паренек, навострился?
— Помаленечку, с лету, ваше степенство, набил руку.
— Доходчив же ты! А ко мне на окончательную выучку поступить не хочешь?
— А куды это к вам? — в упор посмотрел на Путилина красавец парень.
— Дело у меня большое есть, слесарное… Стекла давить… Золото перепиливать, щипцами отрывать…
— Нет, батюшка, вы его от нас не переманивайте, он в дому нам нужен… — недовольно проговорила «сама».
— Чудное ваше дело, ваше степенство! — сверкнул глазами Вася. — Не слыхивал я о таком слесарном ремесле…
Роковая любовь
Тихая весенняя ночь спустилась над заповедным замоскворецким царством и над домом миллионера-суконника. Но не всем эта благодатная ночь принесла на своих крыльях желанный отдых, покой. В небольшой горенке, убранной более чем скромно-незатейливо, кроткий свет лампады бросал отблеск на некрасивую, угловатую фигуру девушки. Она, словно пойманная и запертая в клетку птица, рвалась и металась в этой комнатушке-конуре. Несколько раз она бросалась на колени перед иконой и, заломив в отчаянии руки, тихо шептала слова жаркой, искренней молитвы:
— Прости… Смилуйся, Владычица…
Потом, словно не в силах молиться, она порывисто вскакивала и, бесшумно подкравшись к двери, прислушивалась к чему-то с болезненной страстью. Каким испепеляющим огнем жгучего ожидания горели ее большие глаза, как бурно вздымалась ее некрасивая грудь!
— Господи, кажется, идет?!. Да-да, скрип…
Кто-то действительно тихо, крадучись пробирался по закоулкам охромеевского дома к горенке сиротки Глаши, и вскоре мужская фигура предстала перед ней на пороге. Девушка так и рванулась к пришельцу.
— Ты?! Вася, милый мой…
И вот в воздухе уже взметнулись белые худые руки и обвились вокруг мужской шеи.
