— Досадно! — усмехнулся мой гениальный друг.
— Что именно? — насторожился «московский Путилин».
— Досадно, что я, выходит, арестовал и привез вам лже преступника. Я попался. Вы посрамили меня, коллега… Хотя камни…
— Что?! Вы привезли преступника? Камни? Какие камни?!
— Вот эти.
И лучший петербургский сыщик положил на стол венчик, усыпанный крупными драгоценными камнями.
— Господи, да как же это?! Откуда?
— Ай-ай! Стало быть, налицо два преступника? Дело усложняется.
Шеф московского сыска побагровел от бешенства и гнева.
— На… нашли?
— Как видите…
В кабинет под конвоем вводили «Васеньку». Триумф Путилина был полный. Почтенное духовенство захлебывалось в выражениях глубокой признательности. Когда я, этот «чудак доктор» (так меня окрестил московский обер-сыщик!), спросил своего талантливого друга о том, как он дошел до путеводной нити этого криминального клубка, он рассмеялся и ответил:
— Видишь ли, доктор… Я почти не сомневался, что ограбление могло произойти только в одном из тех домов, где чудотворная икона побывала в этот вечер. Мне было совершенно ясно, что ограбить икону могли только с отводом глаз, то есть пользуясь тем временем, когда на нее возлагали какие-либо приношения. Я и обратил на эти приношения особое внимание. Случайно мне бросилось в глаза белое шелковое полотенце. Когда я взял его в руки, оно прилипало к ним. Это было клейкое вещество наподобие клея, патоки, меда. Как тебе известно, с помощью этих веществ можно бесшумно выдавить стекло, часть его. Вышивание показывало руку, работу хорошей мастерицы.
Где было ее разыскивать? Уж во всяком случае не в квартире ремесленника Иванова с его женой — грубой деревенской бабой. Я повел свою кривую смелее, чем мой московский коллега, и остановился на доме купца Охромеева, одно имя которого внушало тому почтение: «Как это, дескать, можно заподозрить такой богатый дом?»
Часть вечера и ночи я следил за охромеевским домом, а наутро уже вошел в него. Остальное ты знаешь.
«Золотая ручка»
Предисловие
Подобно знаменитому русскому авантюристу экс-корнету Николаю Герасимовичу Савину (одно из гениальных похождений которого — попытка явиться претендентом на болгарский престол — уже известно нашим читателям), Золотая Ручка — еврейка Сонька Блювштейн — является одной из самых ярких, блестящих фигур судебно-криминального мира.
По массе совершенных преступлений, по дерзости и смелости, с какими она их творила, она не имела равных себе соперниц. Между Савиным и Золотой Ручкой есть, конечно, большая разница в том отношении, что первый нечаянно свихнулся и покатился по наклонной плоскости преступной жизни, тогда как вторая была, так сказать, прирожденной преступницей. Первый был барином до кончиков ногтей, вторая — юркая дочь той накипи гонимого племени, где контрабанда, эксплуатация проституции и всевозможные гешефты на земле гоев не вменялись в особое преступление (нравственно-моральное). Савин избегал пролития крови, Сонька Блювштейн была обагрена ею. И такова была слава и популярность Соньки, что ее псевдоним-прозвище Золотая Ручка впоследствии стал нарицательным.
— Работает чисто, как Золотая Ручка.
— Эх ты, Золотая Ручка…
Имя ее присваивалось и присваивается многими особами из темного преступного мира, но… слабые, жалкие копии бледнели и бледнеют перед блеском оригинала. Главной сферой деятельности знаменитой преступницы-воровки были пассажирские поезда. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Для нее купе, запертые самым крепким образом, были открытыми дверями, самый быстрый, бешеный ход поезда — пустячной преградой к исчезновению. В кровавой летописи железнодорожных краж и убийств она занимала совершенно обособленное, исключительное место.
Страшное купе первого класса
В курьерском поезде Варшавской железной дороги, следовавшем из Варшавы в Петербург, уже почти все пассажиры готовились к прибытию: упаковывали вещи, умывались, чистили одежду. После Гатчины прошел контроль — кондуктор и обер.
— Ваши билеты, господа! Сейчас Петербург.
У дверей купе первого класса остановился обер-кондуктор. Он потрогал дверцу — заперта.
— Ведь здесь располагается этот богатый помещик? — спросил тихо кондуктора обер.
— Так точно, Иван Васильевич, — с готовностью ответил тот.
— Спит, наверно. Разбудить, что ли?
— Да стоит ли? Багажа с ним мало… Чемоданчик только ручной.
— Ну, так успеет… А признайся, на чай хорошо получал?
— Перепало малость… Дозвольте вас по прибытии чайком угостить, Иван Васильевич… — хихикнул в ответ кондуктор.
— Ладно… что ж… это можно! — довольно улыбнулся упитанный обер-кондуктор.
Вот уж и Петербург. Гремя, хрипло дыша, вошел под навес перрона поезд. Началось то бешеное движение, та глупая, противная суета, какая всегда бывает при прибытии дальнего поезда.
— Ваше сиятельство! — уже громко, решительно постучался кондуктор в запертое купе — ни звука оттуда, ни шороха.
— Что же такое могло бы это означать?
Какой-то непонятный страх заполз в душу кондуктора, и он бросился вон из вагона, с трудом протискиваясь через массу выходивших пассажиров.
— Ну? — спросил его обер.
— Молчит, не отвечает…
Окно купе было плотно задернуто синей шелковой занавеской.
— Отпереть своим ключом! — решил кондуктор.
«А что, если случай какой необыкновенный?..» — вдруг обожгла мысль бравого обера.
— Постой, Харченко, я на всякий случай жандарма приглашу. Все лучше при нем.
Вагон опустел. Зато теперь в него стали стекаться иные пассажиры: дежурный по станции, жандармский наряд во главе с ротмистром, начальник станции, многие из кондукторской бригады.
— Отворяйте! — отдал приказ ротмистр обер-кондуктору.
Тот всунул свой прямой железнодорожный ключ в отверстие замка, но, как он ни старался, дверь не открывалась.
— Что это — замок испорчен?
— Не должно быть, господин ротмистр, все замки в исправности были.
— Тогда… тогда ломайте дверь!
Появился вокзальный мастер-слесарь. Все были взволнованы, сами не зная отчего. На их лицах читались растерянность, недоумение и затаенный страх.
— Да, может быть, купе свободно, в нем никого нет? — высказал свое предположение начальник станции.
— Пассажир был заметный… Не видели, чтобы он выходил. А билет у него был куплен до Петербурга.
