— С кем?
— Ну, с этим милым, веселым пассажиром, которого потащили на запасной путь, ха-ха-ха!.. Я отлично знала, что прибытие его в Петербург вызовет страшное волнение и сумятицу. А все это — только мне на руку. Тут, мой глупый Осип, все внимание должно быть отвлечено на него. Так и случилось.
— Допустим. Но к чему было оставаться так долго на вокзале?
— А разве не любопытно было посмотреть на весь этот переполох?
— Это ребячество, Соня. Ты, великая еврейка, как мы все называем тебя, ты поступаешь опрометчиво.
— Ты думаешь?
— Да!.. За тобой давно уже следят…
— Не следят, а следит.
— Разве это не все равно?
Великая еврейка тихо рассмеялась.
— Огромная разница. Я не боюсь тех, которые следят за мной, но страшно боюсь того, который следит. Этот который — ужасный человек, Осип.
— Кто же это? — дрогнувшим голосом спросил свою спутницу еврей-аферист.
— Путилин.
Осипа, вернее Иозеля Котултовского, даже передернуло.
— Ты думаешь, он следит?
— Не думаю, а знаю, мой трусливый мальчишка. Я только что его видела.
— Что?! Ты его сейчас видела?!
— Ну да. Я нарочно для этого осталась на вокзале. Мне важно было понаблюдать, кто приедет на расследование. И первое лицо, которое я увидела, был Путилин. Мне доносили, что он поклялся поймать меня.
— И ты говоришь это таким спокойным тоном? Ты улыбаешься? Ты подвергала сейчас меня… нас такой опасности?
Сонька, а это была знаменитая Золотая Ручка, насмешливо посмотрела на своего растерявшегося любовника.
— Вот чего ты боишься! Ты боишься, что я подвергала тебя такой опасности? Браво, мой храбрец! Ты настоящий Израиль — думаешь только о себе.
Иозель Котултовский покраснел.
— Милая Соня… как тебе не стыдно? Неужели ты можешь думать, что мне моя жизнь дороже твоей?
Соня Блювштейн, гениальная мастерица, громко расхохоталась.
— О, не уверяй меня в любви своей, мой пылкий возлюбленный. Ты с такой жадностью смотришь на мои… карманы, что я вполне уверовала в твою любовь… к золоту.
И, быстро обернувшись к нему, она с силой ударила его по щеке.
— Сонька! — заскрипел он зубами. — Ты с ума сошла?
— Мне все известно, дорогой мой, — и твоя подлая трусость, и твоя ненасытная алчность. И твоя неверность мне. Да-да, не лги! Молчи! Не отпирайся! О, я знаю все, недаром я — великая еврейка, недаром я — Сонька Блювштейн — Золотая Ручка. Но помни: тебе это даром не пройдет! В то время, когда, рискуя жизнью и свободой, я совершаю свои блестящие дела, ты изменяешь мне с первой попавшейся смазливой мордашкой? Так-так… Стой!
Кучер осадил лошадей.
— Что ты? Где мы останавливаемся? Ведь до нашего дома еще далеко… — испуганно воскликнул франт-еврей.
— Дурак! — злобно прохрипела Золотая Ручка. — Если вы, получив мою телеграмму, не додумались прислать за мной своей кареты, так надо же исправлять вашу ошибку. Вылезай!
Они оба вышли из кареты.
— Получи, голубчик! — протянула знаменитая мошенница-убийца кучеру щедрую плату и вошла в подъезд шикарного дома.
Оттуда, когда карета отъехала, она быстро вышла и наняла извозчика. На Екатерингофском проспекте, неподалеку от одной из Подьяческих улиц, извозчик остановился. Вот и эта короткая улица, одна из артерий старого еврейского гетто. «Золотых дел мастер Л. Финкельзон» — гласила скромная вывеска. Этаж, еще этаж, третий, четвертый… Звонок, переливчатый, дребезжащий, внутреннего колокольчика. И вслед за ним почти сейчас же открылась дверь.
— Вы?! Великая Соня! — раздался радостный возглас.
Толстая женщина с прической на прямой пробор так и бросилась с распростертыми объятиями к прибывшей звезде преступного мира.
— Ладно, оставьте ваши нежности, Розалия Абрамовна! — резко произнесла Сонька Блювштейн, отстраняя хозяйку квартиры. — Великолепная Азра у вас?
— Да… — смутилась Розалия Абрамовна.
— Мою комнату! — гневно вырвалось у Золотой Ручки.
Она вошла в нее, в эту знаменитую комнату, в которой столько раз подводила блестящие результаты действий своего мошеннического гения, своих изумительных побед.
— Можно к тебе, Сонечка? — вкрадчиво спросил Иозель Котултовский.
— Вон! — прозвучал гневный окрик.
…Лихорадочно-поспешно переодевается Сонечка. Свой изысканный дорожный наряд она сменяет на новый и сейчас же устремляется к потайным карманам.
— Господи! Сколько тут?..
Руками, бестрепетно спокойными, она выбрасывает пачку за пачкой кредитные билеты.
— Тысяча… три… шесть… десять… двадцать… Ого!.. Удар! Это удар… бриллиантовый перстень… Какая вода, какая игра! Сколько каратов в этом бриллианте?
И алчность профессиональной воровки заглушает на время такую роскошь сердца, как ревность. Одного только не может заглушить алчность — острого беспокойства, тревоги. Он, он, проклятый Путилин, приехал. Она его вот сейчас видела, этого страшного для нее человека.
«Но как он возьмет меня, когда дело так чисто сработано? Для этого надо быть дьяволом…» — успокаивает себя гениальная мошенница. Успо— каивает, а сама все-таки волнуется. Следов нет… А разве мало раскрыл дел великий сыщик, таких, в которых тоже не было следов?.. Холодный ужас все усиливается. Перед ее внутренним взором предстает страшная картина: поимка, тюрьма, суд, конвойные и далекая зловещая каторга там, в ледяной Сибири, в каких-нибудь мрачных рудниках.
— Брр… — содрогается всем своим существом изнеженная Сонька Блювштейн. — Бежать надо… скрыться… на время след замести… — шепчет великая Золотая Ручка. — Устала я. Отдохнуть… — И, успокоенная этим решением, она вышла из комнаты в квартиру.
Это было одно из самых примечательных мошеннических пристанищ Петербурга. Здесь, под вывеской скромной лавочки золотых дел мастера, дела обделывались в такую оправу, которая могла бы привести в восхищение целую рать сыщиков. Подделка векселей, изготовление фальшивых паспортов, экспорт живого товара — все совершалось здесь, в жилище достопочтенного господина Финкельзона.
Травля Путилина. Шприц. Азра
Весть о преступлении в вагоне поезда Варшавской железной дороги облетела весь Петербург и породила, как это всегда бывает в подобных случаях, всевозможные толки, догадки. Но и этого, казалось, кому-то было мало. Каким-то непонятным образом фраза Путилина о том, что он знает, кто убийца, сделалась достоянием ходких газет. Они, конечно, обрадовались сенсации и затрубили на все лады:
«Если господин Путилин знает убийцу, отчего он не желает назвать его имя?»
