— Тсс! Ни звука! Ну как? — спросил он агента.
— Великолепно! Кажется, сейчас удастся, — ответил Х.
— Ну?
— Готово!
— Браво, голубчик, замечательно сработано! — довольным голосом произнес сыщик.
— Пожалуйте! — раздался шепот агента Х.
— Прошу! — пригласил нас Путилин, показывая на открывшуюся дверь.
Первой вошла агентша, за ней — я. Наш наставник остановился в дверях и обратился к Х.:
— Ну а теперь, голубчик, закройте, вернее, заприте нас на замок тем же образом.
— Как?! — в сильнейшем недоумении и даже с некоторым страхом воскликнул я. — Как?! Вы хотите, чтобы мы оказались заперты в логове того страшного урода?
— Совершенно верно, мы должны быть заперты, дружище… — невозмутимо ответил мой друг. — Постойте, господа, пропустите меня вперед, я немного освещу вам путь.
Путилин полез в карман за потайным фонарем. В эту секунду я услышал звук запираемого снаружи замка. Много, господа, лет прошло с тех пор, но уверяю вас, что этот звук и сейчас стоит у меня в ушах, точно я его снова слышу.
Ледяной ужас охватил все мое существо. Такое чувство испытывает, наверно, человек, которого хоронят в состоянии летаргического сна, когда он слышит, что над ним заколачивают крышку гроба, или осужденный, брошенный в темницу-подземелье, при звуке навеки захлопываемой за ним двери каземата.
— Ну, вот и свет! — проговорил Путилин.
Он держал перед собой небольшой фонарь. Узкая, но яркая полоса света прорезала тьму. Мы очутились в жилище страшного горбуна. Первое, что поражало, был холодный, пронизывающе сырой воздух, пропитанный отвратительным запахом плесени.
— Брр! Настоящий склеп! — произнес Путилин.
— Да, неважное помещение, — согласился я.
Небольшая комната — если только это логово, грязное и смрадное, можно было назвать комнатой — была почти вся заставлена всевозможными предметами, начиная от разбитых ваз и заканчивая пустыми жестяными банками, пустыми бутылками, колченогими табуретами, кусками материи. В углу стояло подобие стола. На всем этом скоплении «богатств» толстым слоем лежали пыль и грязно-бурая паутина. Видно было, что страшная лапа безобразного чудовища-горбуна не притрагивалась ко всему этому в течение многих лет. У стены было устроено нечто вроде кровати — настил из нескольких досок на толстых поленьях, на этих досках — куча отвратительного тряпья, служившего, очевидно, подстилкой и прикрытием уроду.
— Не теряя ни минуты, я должен вас спрятать, господа! — проговорил Путилин.
Он зорко осмотрелся.
— Нам с тобой, дружище, следует быть поближе к дверям, поэтому ты лезь под кровать с этой стороны, а я в последний момент займу вот эту позицию.
И Путилин указал на выступ в этой убогой конуре, образующий как бы нишу.
— Теперь — и это главное — мне надо вас, барынька, устроить. О, от этого зависит многое, очень многое! — загадочно прошептал гениальный сыщик.
Он еще раз оглядел логовище горбуна:
— Гм… скверно… Но делать нечего! Придется вам поглотать пыли и покушать паутинки, барынька. Потрудитесь спрятаться вот за эту пирамидку из всевозможной дряни, — указал Путилин на груду различных предметов. — Кстати, снимайте скорее ваше пальто. Давайте его мне! Его можно бросить куда угодно, лишь бы оно не попадалось на глаза. Отлично… вот так. Ну-ка, доктор, извольте взглянуть на сие зрелище!
Я, уже залезший под кровать, выглянул и испустил сдавленный крик изумления. Передо мной стояла… нет, я не так выразился: не стояла, а стоял… труп Леночки, убитой девушки. С помощью удивительного трико телесного цвета создавалась — благодаря скудному освещению — полная иллюзия обнаженного тела. Руки и ноги казались кровавыми обрубками, вернее — раздробленной кровавой массой. Длинные волосы, смоченные кровью, падали на плечи беспорядочными прядями.
— Правильно? — спросил Путилин.
— Но… это… — заплетающимся языком пролепетал я. — Это черт знает что такое!
На меня, съежившегося под кроватью, нашел, положительно, столбняк. Мне казалось, что это какой-то страшный, тяжелый кошмар, что все происходящее не действительность, а сон. Но увы! Все это происходило наяву и было одной из гениальных задумок И. Д. Путилина, моего друга.
— Ну, по местам! — тихо скомандовал гениальный сыщик, гася фонарь. — Да, кстати, барынька: зажимайте крепко нос, дышите только ртом. Здесь слишком много пыли, а пыль в делах уголовного сыска иногда преопасная вещь… Тсс! Теперь ни звука.
Наступили тьма и могильная тишина. Я слышал, как бьется мое сердце — тревожными, неровными толчками.
Из могилы
Время тянулось страшно медленно. Секунды казались минутами, минуты — часами. Вдруг до моего слуха донеслись шаги человека, приближающегося к двери. Послышалось хриплое бормотание, точно ворчание дикого зверя вперемешку со злобными выкриками, проклятиями. Загремел замок.
— Проклятая!.. Дьявол!.. — совершенно явственно долетали до нас слова.
Лязгнул засов, скрипнула как-то жалобно дверь, и в конуру ввалился человек. Кто он, я, конечно, не мог видеть, но сразу понял, что это страшный горбун. Чудовище было, очевидно, сильно пьяно. Извергая отвратительную ругань, горбун натолкнулся на край своей лежанки, потом отлетел в противоположную стену и направился пошатывающейся походкой в глубь логова.
— Что? Сладко пришлось, ведьма? Кувырк, кувырк… Ха-ха-ха! — вдруг разразился исступленно-бешеным, безумным хохотом страшный горбун.
Признаюсь, я похолодел от ужаса. Вдруг конура осветилась слабым, трепещущим синеватым светом. Горбун чиркнул спичкой и, должно быть, зажег сальную свечу, потому что комната озарилась тускло-красным пламенем.
— Только ошиблась, проклятая, не то взяла! — продолжал рычать горбун.
Он вдруг быстро наклонился, заглянул под кровать и потащил к себе небольшой черный сундук. При мысли, что он меня увидит, кровь заледенела в моих жилах. Я даже забыл, что у меня есть револьвер, которым я могу размозжить голову этому чудовищу. Горбун, выдвинув сундук, дрожащей лапой поставил около него свечку в оловянном подсвечнике и, все так же изрыгая проклятия и ругательства, отпер его и поднял крышку. Свет слабого пламени свечки падал на его лицо. Великий Боже, что это было за ужасное лицо! Клянусь вам, это было лицо самого дьявола!.. Медленно, весь дрожа, он стал вынимать мешочки, в которых сверкало золото, а потом — целая кипа процентных бумаг и ассигнаций. С тихим, захлебывающимся смехом он прижимал их к своим безобразным губам.
— Голубушки мои… Родненькие мои… Ах-хо-хо-хо! Сколько вас здесь… Все мое, мое!..
Человек-чудовище беззвучно хохотал. Его единственный глаз, казалось, готов был выскочить из орбиты. Страшные цепкие щупальца-руки судорожно сжимали мешочки и пачки. Но почти сейчас же из его груди вырвался озлобленный вопль-рычание:
