Комната молодого Вахрушинского отличалась поразительно скромным убранством. Простой дере— вянный стол, на котором аккуратной стопочкой, в порядке, лежали синие тетради. Над столом — такая же простенькая полочка, на ней — книги в темных переплетах. В углу — кровать, накрытая дешевым шерстяным одеялом. Иконы в углу, стул с продранной клеенкой — вот и вся обстановка.
— Ого, ваш сын — настоящий отшельник! — произнес Путилин, зорко оглядывая комнату-келью молодого миллионера.
— Господи, я ведь предлагал ему золото и всяческую роскошь. Не захотел! Ничего лишнего мне, говорит, не надо, папаша. От прихотей грех заводится.
Путилин принялся разглядывать книги, тетради. Вдруг, рассматривая одну из тетрадей, он быстро повернулся к почтенному купцу и спросил его:
— Скажите, пожалуйста, у вас по средам и пятницам подают постное?
— Да-с! — ответил удивленный Вахрушинский.
— Ну, а могу я узнать, что у вас, например, сегодня варили на горячее слугам и приказчикам?
Лицо негоцианта приняло чрезвычайно глупое выражение: оно попросту окаменело от удивления.
— Сейчас узнаю, ваше превосходительство! — только и смог пролепетать он, быстро выходя из комнаты.
— Прости меня, Иван Дмитриевич, — начал я, подходя к своему другу, который быстро вырвал половину страницы из тетради, — что я в самом начале вмешиваюсь в твое расследование. Но скажи, ради бога, неужели горячее может играть какую-нибудь роль в деле поиска пропавшего единственного наследника и любимого сына миллионера?..
— Как всё — нет, а как частность — да… — усмехнулся мой гениальный друг.
— Сегодня варили щи, ваше-ство… — проговорил купец-миллионер, входя в комнату своего сына, исчезнувшего необъяснимым, таинственным образом.
— С грибами? — спросил Путилин.
— А… а откуда вы это знаете? — удивленно спросил Вахрушинский.
— Не о том речь, голубчик. Скажите, кто это сейчас, при нас, вышел из комнаты вашего сына? Это ваш старший приказчик?
— Вы воистину кудесник, ваше превосходительство! — вырвалось у старика купца восторженное восклицание. — Правду изволили сказать: это мой старший приказчик.
— Пригласите его сюда!
Путилин зажег свою лампу-фонарь, свой знаменитый потайной фонарь, и спрятал его в кармане. По дому уже растекались темные сумерки короткого зимнего дня.
— Скажите, пожалуйста, любезный Прокл Онуфриевич, — обратился Путилин к вошедшему старичку, — кто доставил вам письмо от исчезнувшего молодого хозяина Дмитрия Силыча?
— Да какой-то неизвестный не то мужик, не то парень. Сунул мне в руку — и давай деру!..
— Так-с… А вы лицо этого таинственного посланца не разглядели?
— А именно-с? — насторожившись, почтительно спросил тот.
— Он был с бородой или без бороды?
— Не приметил-с… — сказал старший приказчик.
Путилин быстро вытащил из кармана фонарь и направил луч света на лицо старого приказчика.
— И ни одного гнуса не заползало в дом в то время, когда вам, любезный, передавали письмо? — прогремел вдруг Путилин громовым голосом.
От неожиданности и я, и хозяин-миллионер вздрогнули и даже привстали со своих мест. Старший приказчик, седенький старичок, отпрянул от знаменитого сыщика.
— Виноват-с… Невдомек мне, о чем изволите спрашивать…
— Больше ничего… Ступайте, голубчик… — мягко ответил Путилин.
После этого Иван Дмитриевич долго сидел, задумавшись.
— Скажите, пожалуйста, господин Вахрушинский, вы вот давеча говорили мне, что сын ваш какое-то время считался почти женихом. Что это за история с его сватовством? Кто была его невеста?
— А вот, извольте видеть, как дело обстояло. Около года назад отправился сын мой по торговым делам на Волгу. Пробыл он там порядочно времени. Познакомился в Сызрани со вдовой купчихой-миллионершей Обольяниновой и с ее единственной дочерью красавицей Аглаей Тимофеевной. Вернулся. Сияет весь от радости. Поведал о знакомстве. Я сразу смекнул, в чем дело. Вскоре прибыли в Питер и Обольянинова с дочкой. Поехал я к ним, стал в доме бывать. Однажды сын меня и спрашивает: «Отец, дашь свое родительское согласие на мой брак с Аглаей Тимофеевной?» Дам, отвечаю, с радостью. Однако вдруг все дело круто изменилось: перестал сын бывать у волжской купчихи, стал темнее тучи. Вижу, тоска его так и терзает, душу не отпускает. Стал я допытываться о причине происходящего. Отмалчивается или на пустяки разговор переводит. А ночи почти все напролет ходит по комнатке этой, охает, вздыхает, то молиться начинает, то плачет. А теперь, как уже известно вашему превосходительству, и вовсе исчез…
— Скажите, с момента исчезновения вашего сына вы не бывали больше у волжской купчихи и ее дочки?
— Нет-с. Что мне у них делать?..
— У них есть какое-нибудь торговое дело?
— И не одно. И мануфактурное, и железное, и рыбное.
— Отлично. Поскольку мне хотелось бы увидеть бывшую невесту вашего сына, то мы сейчас устроим вот что: вы меня отвезете к Обольяниновым и представите им как крупного петербургского промышленника. Доктора мы можем выдать за моего доверенного управляющего.
— Слушаю-с, ваше превосходительство! — живо ответил Вахрушинский.
Коленкоровый платок
— Это их собственный дом? — спросил Путилин, когда мы остановились перед великолепным каменным особняком близ церкви Иоанна Предтечи.
— Нет-с, это дом их тетки, петербургской богатейки.
Дверь нам открыла пожилая женщина с понурым видом, одетая во все черное.
— Здравствуйте, Анфисушка, дома ваши-то?
— Дома-с… — ответила женщина в черном. — Пожалуйте.
— Так вы скажите самой-то, что приехал, дескать, Сила Федорович с двумя промышленниками о деле поговорить.
Мы быстро разделись и вошли в залу. Тут не было той кричащей роскоши, что царила в доме у Вахрушинского, но, однако, обстановка казалась богатой. Не успели мы присесть, как дверь из какой-то соседней комнаты распахнулась, и вошла девушка. Очевидно, она не ожидала нас здесь увидеть, потому что громко вскрикнула от удивления и испуга.
Одета она была довольно необыкновенно. Длинный, светло-лилового цвета бархатный сарафан облегал ее роскошную, пышную фигуру. На груди сверкали ожерелья из всевозможных драгоценных камней. Руки были все в кольцах. На голове — простой коленкоровой белый платок, низко опущенный на лоб. Из-под него выглядывало красивое, удивительно красивое лицо. Особенно замечательны были глаза: огромные, черные, дерзко-властные.
— Простите, Аглая Тимофеевна, мы, кажется, вас напугали? — направился к ней Вахрушинский. — Неужели Анфисушка не предупредила? Мы к мамаше, по торговому делу. Позвольте представить вам незваных гостей.
