Тем не менее в 1995 г. его вновь открыли, теперь уже как Музей Кюри. Я встретился с координатором музея Марите Амрани. Вот кого отличает приятный и совсем не характерный для парижан энтузиазм по отношению к своей работе! Перед тем как провести меня в комнаты, где работала Мария Кюри, она показывает мне образцы продуктов с брендом радия. Марите заверила меня, что помещение совершенно безопасно, но хаотическое состояние, в котором находятся в нем полки и стенды и древние пузырьки с химикатами, заставило меня в этом усомниться. Я осматриваю образец уранита, тусклый серый камень с едва заметными лиловатыми блестками, и задаюсь вопросом, а какое излучение сейчас от него исходит. На стене вывешена страничка из блокнота Марии Кюри, а рядом почерневшая радиограмма той же страницы свидетельствует о довольно сильном облучении. Рабочий халат Марии – черный в белый горошек – напоминание о парижском шике. В углу стоит коробка из красного дерева, где когда-то находился грамм радия, полученный Марией в качестве подарка от американских женщин, собравших 100 000 долларов, необходимые для его покупки. Внутри коробки – свинцовый цилиндр размером с сыр «Стилтон» с отверстием в центре, в котором и пребывал источник радиации. Я попытался, но так и не смог поднять его. «Он весит сорок три килограмма, – говорит Марите. – А сейчас вам пришлось бы использовать гораздо больше свинца».
Одно из главных достоинств Марии Кюри состояло в способности вдохновлять окружающих своим примером. «Она приглашала к себе в лабораторию многих женщин, – рассказывает Марите. – И, если у кого-то из них обнаруживались способности к научному поиску, она активно поощряла их». Дочь Марии Ирен, пожалуй, самый яркий пример. Она также получила Нобелевскую премию совместно с мужем в 1935 г. Еще один пример – Маргарита Перей, открывшая свой собственный новый элемент, франций, в 1939 г. Перей прошла весь путь от уборщицы, в обязанности которой входило мыть пробирки, до личной ассистентки Марии Кюри и наконец до настоящего ученого и члена Французской Академии. Открытие, сделанное ею в самый канун Второй мировой войны, не вызвало той шумихи, которая в свое время так раздражала Кюри. Для элемента, шедшего перед радием в периодической системе, Перей поначалу предложила название «катий» и символ Сm (из-за его способности к формированию весьма активных положительно заряженных ионов, или катионов, которая была ею предугадана), но к тому времени, когда название элемента было вынесено на официальное рассмотрение в 1947 г., открыли большое число других радиоактивных элементов благодаря исследованиям в рамках Манхэттенского проекта. У одного из этих элементов – кюрия – было больше прав на символ Сm. И Перей выбрала второй вариант названия – франций. В 1962 г. она стала первой женщиной, избранной во Французскую Академию, которая в свое время отвергла и Марию, и Ирен Кюри. Возможно, мадам Перей в конечном итоге помог правильный выбор названия.
* * *
По возвращении из Парижа, выйдя из поезда, я направился к родителям. Их лондонский дом я использую в качестве перевалочного пункта. Там мне захотелось стереть со своих черных туфель беловатую пыль, осевшую во время прогулок по парижским паркам, и я был поражен, обнаружив наряду с баночками мелтониевского крема коробку с черным кремом для кожаной обуви с надписью «радий», нанесенной крупными буквами, характерными для 1960-х гг.
Ночной свет Дистопии
С середины XIX века основное средство освещения улиц и городских зданий – газ. Его белесое свечение, сопровождавшееся тихим шипением, было с самого начала встречено с энтузиазмом, и после его ухода в прошлое о нем еще долго вспоминали с ностальгией. К тому времени, когда на стыке столетий электрический свет ламп накаливания начинал вступать в свои права, даже простое воспоминание о газовом свете способно было вызвать острый приступ ностальгии. В знаменитой немецкой песне времен Первой мировой войны, написанной в 1915 г., «Лили Марлен», поется о том, что Лили стоит под уличным фонарем (Laterne). К началу Второй мировой войны, когда песня переживала второй пик популярности, в английском переводе она так и называлась «Лили у фонаря», сочетая ностальгические ассоциации с ушедшей эпохой невинности и неизменно притягательным образом роковой женщины.
Описание городской жизни немыслимо без упоминаний о чудесах искусственного освещения. И тем не менее этот свет – не просто свет. Он испускает лучи, освещает, отбрасывает тени, как и любой другой свет, и таким образом создает некое настроение, к которому особенно чувствительны литераторы. Конечно, и при нем могут совершаться темные дела, но газовый свет сам по себе всегда воспринимался как невинное чудо. Неудивительно, ведь он был первой разновидностью городского освещения. Даже в художественных произведениях, полных теней, таких как роман Джозефа Конрада «Секретный агент», газовый свет выступает во вполне положительной роли. Конрад всеми силами стремится доказать, что этот свет совершенно нейтрален. В одном из эпизодов романа щеки отрицательной героини Винни Верлок в газовом свете «приобретают оранжевый оттенок». Однако упомянутый оранжевый оттенок отнюдь не результат особенностей освещения, а следствие сочетания краски стыда с желтушным цветом лица. Газовый свет обладает способностью демонстрировать вещи такими, как они есть.
Совсем иначе литература встретила современное новшество – освещения улиц натриевым светом. Лампы накаливания светят щедрым светом белого цвета, который, по сути, является сочетанием множества цветов и вызван прохождением электрического тока через металлическую нить накаливания. Натрий же, напротив, излучает свет с совершенно определенной длиной волны – 589 нанометров. Когда свет от разряда натрия касается какого-либо цветного предмета, мы видим только небольшую отраженную часть этого 589-нанометрового свечения и не видим никакого другого цвета. Притом упомянутый скучный монохромный свет весьма обманчив. Он все вокруг обволакивает специфическим никотиновым свечением так, что становится практически невозможным правильно различать цвета. Первые фонари с натриевым светом были установлены на улицах, прилегавших к заводам, производившим такие лампы: «Осрам» в Берлине и «Филипс» неподалеку от Маастрихта в Нидерландах. Участок магистральной дороги Пёрли-Уэй рядом с заводом компании «Филипс» в Кройдоне был избран в 1932 г. в качестве британского тестового полигона для ламп подобного рода. По мере того как после Второй мировой войны натриевое уличное освещение стало восприниматься как все более привычное, его грязноватый свет начал привлекать внимание литераторов, пытавшихся передать в своих произведениях зловещую атмосферу города. В романе Жана-Поля Сартра «Тошнота» альтер эго автора, молодого писателя Рокантена, терзает ощущение бессмысленности собственного существования – та самая тошнота, которая стала названием всего произведения. В одном эпизоде романа он переходит улицу, привлеченный «одиноким газовым фонарем, подобным маяку», стоящим на противоположном тротуаре, и с удивлением обнаруживает, что «Тошнота осталась там, в желтом свете». Поэт Джон Бетжман, восхищаясь столичной жизнью, одновременно с отвращением писал об освещавшей ее «желтой блевотине», изрыгаемой новыми бетонными «виселицами у вас над головой». Литератор следующего поколения Дж. М. Кутзее еще более заостряет этот образ в романе «Железный век», действие которого происходит в Южной Африке в эпоху апартеида. Повествование ведется от имени миссис Каррен, университетского профессора на пенсии, умирающей от рака. Она вместе со своей горничной оказывается в небольшом поселке, где они обнаруживают тело сына горничной, убитого полицейскими. Автомобиль едет по «лужам на ухабистой дороге… под болезненно-оранжевым светом уличных фонарей». Описываемый свет символизирует одновременно и рак, которым страдает героиня книги, и рак, который разрушает страну. Энтони Бёрджесс и Дж. Баллард также окутывают мир своих антиутопий натриевым светом. Натрий уже превратился в ходячее клише к тому времени, когда в «Книге Дейва» Уилла Селфа главный ее герой, лондонский таксист, высматривает своих потенциальных пассажиров среди тех, кто «сонно бродит под натриевым светом фонарей».
