– Просто… ничто. Бесконечное ничто. Что бы ты ни делал, кем бы ты ни был – все это не важно, все это поглотила бездна… – Я закрыла глаза, но темнота меня испугала, и я снова их открыла. – Я… – Я подняла руку, потом опустила. – Не могу объяснить, – сдалась я. – Этого ощущения не было после того, как в меня стреляли, или же я его не заметила. Я не видела эту пропасть, когда едва не умерла. А вот чувствую себя такой… такой чертовски хрупкой! Ужасно напуганной.
Я сжала кулаки, из-за чего проступили костяшки и голубые вены, спускающиеся к запястьям.
– Не смерти я боюсь, – шмыгнула я носом. – А тщетности. Бесполезности. Клятой энтропии. Смерть хоть иногда имеет смысл.
– Знаю, – ответил Джейми и взял меня за руки; его крупные ладони были изувечены и покрыты шрамами. – Поэтому воин не боится умереть. Он надеется, а иногда даже уверен в том, что его смерть не будет напрасной.
«Никого не волнует то, что случится со мной между прошлым и будущим».
Эти слова, казалось, пришли ниоткуда и поразили меня в самое сердце – с такой мощью, что я едва не задохнулась. Давным-давно он, полный отчаяния, сказал мне их в подземной тюрьме Вентворт. За мою жизнь он был готов отдать… нет, не свою жизнь – ее у него уже отобрали, – а душу.
«Меня волнует!» – возразила тогда я и, вопреки всему, освободила его душу.
А потом все повторилось: неистовая потребность вынудила его без колебаний пожертвовать собой ради своих солдат и ради ребенка, которого я носила. И душу пришлось отдать мне, и мы оба видели в этом смысл.
Смысл никуда не делся. Скорлупа страха треснула, изнутри вырвался смешанный поток крови и воды; я рыдала, прижавшись к груди Джейми, пока не осталось слез и не перехватило дыхание. Обессиленная, я приникла к нему, глядя, как в небе на востоке появляется полумесяц.
– Что ты сказал? – Я наконец-то опомнилась. Чувствовала себя слабой и рассеянной, но зато спокойной.
– Я спросил, что такое энтропия.
– А-а. – Я вдруг задумалась: кажется, понятие энтропии в этом времени еще не сформулировали. – Это, ну… отсутствие порядка, предсказуемости, неспособность системы функционировать.
– Какой системы?
– Тут ты меня подловил, – призналась я и, поднявшись, вытерла нос. – Просто идеальной системы с тепловой энергией. По сути своей, второй закон термодинамики гласит, что в замкнутой системе, которая не получает энергию извне, энтропия будет постоянно нарастать. В общем, это такой научный способ сказать, что в итоге все рушится.
Джейми засмеялся, и я, несмотря на мое расстройство, вместе с ним.
– Что ж, не мне спорить со вторым законом термодинамики, – сказал он. – Похоже, так все и есть. Ты когда последний раз ела, саксоночка?
– Не знаю, – ответила я. – Есть не хочется. – Хотелось мне лишь одного – сидеть рядом с Джейми.
Мы немного помолчали, а потом он спросил:
– Видишь, какое небо? – Безупречно фиолетовый горизонт окаймлял бескрайнее сине-черное небо, в котором далекими огоньками загорались звезды.
– Еще бы.
– Ну да. – Он откинул голову и смотрел вверх, я же любовалась четкой линией его длинного прямого носа, нежным крупным ртом и вытянутой шеей, как будто видела их в первый раз.
– Разве это не бездна? – Джейми не отводил глаз от неба. – И все же мы не боимся смотреть.
– Тут все иначе, – сказала я. – В этой бездне есть свет. – Мой голос звучал хрипло, и я сглотнула слюну. – Хотя даже звезды, согласно второму закону, когда-нибудь перестанут гореть.
Джейми хмыкнул.
– Люди могут придумывать какие угодно законы, а вот Господь дает надежду. Звезды не погаснут. – Он повернулся ко мне и, взяв за подбородок, осторожно поцеловал. – И мы тоже.
Шум города уже затих, однако темнота сдерживала не все звуки: вдалеке слышались голоса, кто-то играл на скрипке. Наверное, в одном из домов дальше по улице собралась компания. Низкий звон колокола церкви Святого Георгия отбил время – девять часов. Все шло по плану.
– Пойду-ка навещу своего пациента, – сказала я.
Глава 119 «Увы, бедный Йорик!»
27
17 сентября 1778 года
Лагерь Миддлбрук, Нью-Джерси
Две ночи спустя Уильям стоял у мрачного леса, наблюдая, как свет кривобокой растущей луны падает на лагерь Миддлбрук. Стук сердца отдавал в ушах, дыхание участилось, пальцы сжимали рукоятку лопаты, которую он только что украл.
Он правильно понял, как добиться гостеприимства. Изобразил заметный акцент и выдал себя за молодого иммигранта из Англии, желающего присоединиться к войскам Вашингтона, после чего семья Гамильтонов пригласила его на ужин и предоставила ночлег. На следующий день старший сын Гамильтонов, ровесник Уильяма, отвел его к лагерю, где и познакомил с капитаном Ронсоном, одним из немногочисленных командиров, что еще оставались в Миддлбруке.
Слово за слово Уильям перевел разговор на сражение при Брендивайне и британских военнопленных… и в итоге ему показали небольшое кладбище.
Он был осторожен, упоминал Бена только в ряду других знакомых его семьи, которые, как он сказал, принимали участие в битве. Некоторые из собеседников вообще не отреагировали, но двое или трое вспомнили, да-да, английский виконт, пленный, его поселили у семейства Тобермори, такой воспитанный парень, жаль, что погиб…
Некий лейтенант Кори сказал то же самое, однако в его взгляде при этом что-то мелькнуло. Уильяму хватило ума сменить тему, хотя намного позже, когда Кори не было поблизости, он снова заговорил о капитане Бенджамине Грее.
– Он похоронен где-то рядом? – изображая обыденный интерес, спросил Уильям. – Я знаком с его семьей. Хотелось бы, знаете, написать им – сообщить, что побывал на могиле…
Путь до кладбища, расположенного на небольшом лесистом холме, предстоял неблизкий. Кое-где захоронения были упорядочены, другие же остались безымянными, а большинство могил явно рыли в спешке. Сопровождающий, похоже, никуда не спешил и высказывал желание помочь; он разыскал журнал, в который помощник командира записывал имена скончавшихся, и, немного поплутав, привел Уильяма к осевшему бугорку: из земли торчала рейка с именем «ГРЕЙ», выцарапанном ногтями.
– Хорошо, что успели до очередной зимы, – заметил сопровождающий, выдернув деревяшку и придирчиво ее рассмотрев. Он покачал головой, достал из кармана графитовый карандаш и, с силой нажимая на него, обвел буквы, после чего вставил рейку обратно в холмик. – Может, продержится хоть какое-то время, если родные решат поставить памятник.
– Вы так… добры. – Уильям с трудом сдерживал эмоции. – Я обязательно расскажу об этом его семье. – Однако нельзя было плакать о парне, которого он как бы не знал, так что Уильям взял себя в руки и на обратном пути решил поговорить о чем-нибудь заурядном.
