– Не окажете любезность передать это лорду Данглассу? – шепотом спросил он.
Молодой человек следил, как бумага переходит из рук в руки, подобно огню, бегущему по фитилю, пока она не достигла Дангласса. Тот открыл ее с обычным своим глуповатым выражением на лице и прочел. Затем сразу наклонился вперед, к уху канцлера казначейства, а тот поднял над плечом руку, принимая записку.
Премьер-министр как раз закончил зачитывать свои последние телеграммы Гитлеру и Муссолини.
– В результате, как мне сообщили, синьор Муссолини обратился к Гитлеру с просьбой взять дополнительную паузу, чтобы заново оценить ситуацию и найти способ достичь мирного решения конфликта. Герр Гитлер согласился отложить мобилизацию на двадцать четыре часа…
Впервые за все время с начала речи послышался шум одобрения.
– Каких бы взглядов ни придерживались достопочтенные члены парламента на синьора Муссолини в прошлом, я убежден, что все мы приветствуем его поступок как стремление действовать вместе с нами ради мира в Европе.
Снова гул одобрения. Премьер-министр остановился и перевел взгляд на соседнюю скамью: сидевший там сэр Джон Саймон тянул его за полу пиджака. Чемберлен нахмурился, наклонился, взял записку и прочитал. Они с сэром Джоном шепотом переговорили о чем-то. Палата притихла, наблюдая. Наконец премьер-министр распрямился и положил бумагу на «курьерский ящик».
– Это еще не все. Теперь у меня есть что сообщить палате. Только что герр Гитлер прислал мне приглашение прибыть завтра утром в Мюнхен. Также он приглашает синьора Муссолини и месье Даладье. Синьор Муссолини уже дал согласие, и я не сомневаюсь, что месье Даладье тоже согласится. Мне, как полагаю, нет нужды говорить, каков будет мой ответ.
Тишина провисела еще секунду. А потом раздался всеобщий оглушительный вздох облегчения. Все пэры и члены палаты общин, включая лейбористов и либералов, вскочили на ноги, хлопая в ладоши и размахивая мандатами. Иные из консерваторов забрались на скамьи и кричали «ура». Даже Черчилль не сразу, но встал, хотя вид у него был хмурый, как у капризного ребенка. Овация продолжалась и продолжалась, минута за минутой, а премьер-министр глядел по сторонам, кивал и улыбался. Он пытался заговорить, но ему не давали.
Наконец Чемберлену удалось заставить парламентариев успокоиться и вернуться на свои места.
– Все мы патриоты, и нет ни одного достопочтенного члена палаты, сердце которого не возрадовалось бы оттого, что кризисный момент снова отложен, давая нам шанс еще раз попытаться сделать то, что разум, добрая воля и переговоры способны совершить для разрешения проблемы, пути для чего уже намечены. Господин спикер, я не могу больше говорить. Убежден, что палата согласится отпустить меня сию же минуту, чтобы я мог произвести это последнее усилие. И быть может, депутаты согласятся также, в свете последних событий, отложить прения на несколько дней, когда мы, вероятно, встретимся при более счастливых обстоятельствах.
Снова разразилась продолжительная овация. И только тут Легат, к своему смущению, обнаружил, что напрочь позабыл про свой профессиональный нейтралитет и кричит вместе с остальными.
4
Исходя из принципа, что надежнее всего прятаться у всех на виду, ядро заговорщиков собралось тем вечером в пять часов в кабинете у Кордта в прусском правительственном здании. Присутствовали Гизевиус и фон Шуленбург из Министерства внутренних дел, Донаньи из Министерства юстиции, полковник Остер из абвера, Кордт и Хартманн из Министерства иностранных дел.
Шестеро! Хартманну с трудом удавалось сдерживать презрение. Шесть человек вздумали уничтожить диктатуру, контролирующую все стороны существования страны с населением под восемьдесят миллионов? Он чувствовал себя наивным и униженным. Вся их затея была глупой шуткой.
– Если кто-то спросит нас про эту встречу, – заговорил Кордт, – предлагаю отвечать, что она была совершенно неофициальной, призванной обсудить создание межведомственной группы по освобождаемым судетским территориям.
– Это выглядит жутко достоверной бюрократической причиной, – кивнул Донаньи.
– Разумеется, Бека никто не должен видеть рядом с нами. Как и Хайнца, если на то пошло.
– Освобождаемым судетским территориям, – повторил Гизевиус. – Вы только вслушайтесь. Бог мой, да он станет более популярным, чем когда-либо.
– И почему нет? – спросил Шуленбург. – Сначала Австрия, теперь Судетенланд. Меньше чем за семь месяцев фюрер без единого выстрела присоединил к рейху десять миллионов этнических немцев. Геббельс объявит его нашим величайшим государственным деятелем после Бисмарка – и, возможно, будет прав. – Он обвел взглядом комнату. – А вы не допускаете, господа, что мы можем заблуждаться?
Никто не ответил. Кордт сидел на своем месте. Остер стоял, облокотившись на стол. Гизевиус, Шуленбург и Донаньи занимали три кресла. Хартманн растянулся на диване, заложив руки за голову и пялясь в потолок. Его длинные ноги свисали с подлокотника.
– Так что у нас с армией, полковник Остер? – произнес он наконец.
Остер присел на столешницу.
– В конечном счете все зависит от Браухича. К несчастью, он до сих пор не решил, как быть, раз фюрер издал приказ отложить мобилизацию на двадцать четыре часа.
– А если бы мобилизацию не отложили – каковы были бы его действия?
– Бек говорит, что Гальдер ему сказал про определенные симпатии…
– Бек говорит… Гальдер сказал… симпатии! – прервал его Хартманн. Поставив ноги на пол, он сел прямо. – Вы меня извините, господа, но, по моему мнению, все это только замки из песка. Реши Браухич всерьез избавиться от Гитлера, он давно сделал бы это.
– Легко сказать. Мы всегда отдавали себе отчет, что армия выступит только в одном случае: если будет убеждена в неизбежности войны против Франции и Англии.
– Потому что Германия наверняка проиграет?
– Именно.
– Тогда давайте разберемся в логике армейских. Они не имеют моральных возражений против режима Гитлера – их оппозиция исходит исключительно из положения страны в военном отношении?
– Да, разумеется. Разве это так странно? Это ведь солдаты, а не священники.
– О, для них это очень удобно, не сомневаюсь. Никаких угрызений совести! Но что это означает для нас? – Пауль одного за другим обвел своих собеседников взглядом. – А то, что Гитлеру нет нужды чего-либо опасаться со стороны армии, пока он одерживает победы. И только когда фюрер начнет проигрывать, военные выступят против него. Да только будет слишком поздно.
– Говорите тише, – предупредил Кордт. – Кабинет Гесса чуть дальше по коридору.
Остер явно с трудом сдерживал себя.
– Я разочарован не меньше вас, Хартманн, – сказал он. – И даже более, осмелюсь заметить. Не забывайте, мне потребовались месяцы на то, чтобы подвигнуть военных проделать хотя бы такой путь. Все лето я слал сообщения в Лондон, внушая англичанам, что если только они будут стоять твердо, то остальное мы берем на себя. К несчастью, я недооценил трусость британцев и французов.
