– Спасибо, Хью.
– Пожалуйста, премьер-министр.
Молодой человек отнес коробку в хвост самолета, запер ее и поставил на багажную полку. Затем пристегнулся к креслу. Разговоры в салоне смолкли. Каждый смотрел в иллюминатор, погрузившись в свои мысли. Машину трясло и подбрасывало среди облаков. Долгое время казалось, будто они погружаются на дно бурного моря. Не составляло труда представить, как из-за вибрации отлетают мотор или крыло. Но наконец они вынырнули из облачного полога, тряска прекратилась. Под ними расстилался уныло-зеленый ландшафт, прерываемый белыми линиями проложенных среди хвойных лесов и холмов автобанов, прямых, как древнеримские дороги. Легат прижался лицом к стеклу. Впервые за шесть лет он видел Германию. На вступительных экзаменах в Министерство иностранных дел от него потребовали перевести Гауфа на английский и Джеймса Стюарта Милля – на немецкий. Он выполнил оба задания задолго до конца отведенного времени. Но сама страна так и оставалась для него загадкой.
Они быстро снижались. Хью зажал нос и тяжело сглотнул. Самолет накренился. Вдалеке Легат заметил заводские трубы и церковные шпили – наверное, Мюнхен. Машина выпрямилась и с минуту или две мчалась над полем с бурыми пятнышками коров. Мимо пронеслась изгородь, зашелестела трава, а затем – один, два, три раза – они подпрыгнули на грунте и затормозили так резко, что Хью бросило на спинку сиденья впереди. «Локхид» прокатился по аэродрому мимо терминала, выглядевшего больше своего собрата в Хестоне: два или три этажа, толпа народа на террасах и крыше. Свисая с парапетов и развеваясь на флагштоках, висели знамена со свастикой, а также английский «Юнион Джек» и триколор Франции. Легат вспомнил об Уигреме: как хорошо, что тот мертв и не может видеть этого.
Самолет премьер-министра сел в аэропорту Обервайзенфельд в одиннадцать тридцать пять утра. Взвыв в последний раз, двигатели смолкли. После трех часов полета тишина в салоне показалась оглушительной. Из пилотской кабины вынырнул коммандер Робинсон, склонился, сказав что-то премьеру и Уилсону, затем прошел мимо Легата в хвост самолета, отпер дверь и спустил трап. Хью ощутил дуновение теплого воздуха, услышал немецкую речь.
– Джентльмены, – сказал Уилсон, поднявшись с кресла. – Нам нужно пропустить вперед премьер-министра.
Он помог Чемберлену надеть плащ и подал шляпу. Премьер пошел вниз по покатому полу, хватаясь за спинки кресел, чтобы не упасть. Он смотрел прямо перед собой, выпятив челюсть, словно собирался укусить кого-то. Уилсон двинулся следом и остановился напротив Легата, давая главе правительства сойти на бетонный фартук поля. Сэр Хорас наклонился и выглянул в иллюминатор.
– Мои шпионы доложили, что вы вчера вечером встречались с Александром Кадоганом, – сказал он, не поворачивая головы. Потом добавил вдруг: – А, черт! Тут Риббентроп.
И юркнул в дверь следом за Чемберленом. Далее в очередь на высадку выстроились Стрэнг, Малкин, Эштон-Гуоткин и Дангласс. Легат ждал, пока все они выйдут. Слова Уилсона встревожили его. Что за ними кроется? Трудно сказать. Возможно, Клеверли наговорил что-то. Хью встал, надел плащ и шляпу, снял с багажной полки красные шкатулки премьер-министра. Когда он выходил из самолета, военный оркестр грянул «Боже, храни короля», и ему пришлось застыть навытяжку прямо на трапе. Когда гимн закончился, то не успел он сделать и шагу, как зазвучал «Дойчланд юбер аллес». Хью пробежал взглядом по толпе на аэродроме, ища Хартманна, мимо операторов новостей и фотографов, официальной делегации встречающих, почетного караула СС, десятка больших лимузинов «мерседес» с вымпелами со свастикой на крыльях. Пауля не было видно. Возможно, он сильно изменился. Музыка кончилась, сменившись громовыми аплодисментами собравшейся в терминале толпы. Над бетонной площадкой разносилось скандирование: «Чемберлен! Чемберлен!» Риббентроп сделал премьер-министру знак, и оба высокопоставленных чиновника пошли по фартуку, инспектируя строй солдат.
При спуске с трапа офицер СС с папкой в руках осведомился о фамилии Легата. Сверился со списком.
– Ах да, вы вместо герра Сайерса. – И поставил напротив галочку. – Вам предстоит ехать в четвертой машине вместе с герром Эштон-Гуоткином, – сказал он по-немецки. – Ваш багаж доставят в гостиницу. Будьте любезны… – Его рука протянулась за шкатулками.
– Нет, благодарю. Это должно быть при мне.
Последовала короткая борьба за обладание поклажей, но в итоге немец уступил. «Мерседес» был с открытым верхом. Эштон-Гуоткин уже расположился на заднем сиденье. На нем был плащ с каракулевым воротником, и он сильно вспотел от жары.
– Прямо скотина какая-то, – пробормотал дипломат, когда эсэсовец удалился.
Потом воззрился из-под нависших бровей на Легата. Хью знал спутника только по репутации: выказал выдающиеся успехи в изучении классических языков во время пребывания в Оксфорде, хотя ученой степени не получил, знаток японского, супруг балерины, бездетен, поэт, писатель, чей сенсационный роман «Кимоно» вызвал в Токио такое возмущение, что Эштон-Гуоткина пришлось отозвать из страны. И вот теперь эксперт по экономике Судетской области!
– Для ПМ сейчас каждая минута – настоящее мучение, – сказал Легат.
Чемберлен торопливо шел мимо шеренг СС. Он едва скользил взглядом по молодцам в черных мундирах. Не смотрел и на Риббентропа, которого терпеть не мог. Узнав, что ему предстоит делить с министром иностранных дел Германии одну машину, он отчаянно закрутил головой в поисках Уилсона. Но спасения не было – их обоих усадили в открытый «мерседес». Тронувшись с места, кортеж медленно проехал вдоль терминала, чтобы толпа могла поприветствовать Чемберлена – тот вежливо приподнимал шляпу в ответ. Выехав из ворот аэропорта, они свернули на юг, на Мюнхен.
Хартманн заказал им билеты во время зимнего триместра 1932 года. Они только что побывали в Котсуолде, навестив мать Легата в ее домике в Стоу-он-Уолд. Всех гуннов она ненавидела в принципе, но Пауля обожала. Вернувшись в Баллиол тем воскресным вечером, Хартманн сказал:
– Дорогой Хью, как только сдадим окончательные экзамены, позволь показать тебе для разнообразия настоящую сельскую местность – не из тех, что считается просто «милой».
В Баварии у него живет девушка – можно будет ее навестить.
Ни одному из них было невдомек, что, пока жизнь в Оксфорде течет привычным чередом, в Германии Гинденбург может распустить рейхстаг и спровоцировать тем самым всеобщие выборы. В Мюнхен молодые люди приехали в тот самый летний день, когда Гитлер обратился с речью к огромному скопищу за городом, и как ни пытались они игнорировать политику и наслаждаться каникулами, спасения не было даже в самом маленьком городке. Легату вспоминался угар маршей и контрмаршей, штурмовые батальоны против «Железного фронта», демонстрации на улицах и дебаты в кафе, нацистские плакаты: «Гитлер над Германией!», «Германия, проснись!» – которые коричневорубашечники расклеивали днем, а левые срывали ночью, собрание в парке, закончившееся нападением конной полиции. Когда Лейна настояла на прогулке к резиденции Гитлера и выкрикнула при появлении фюрера оскорбительные слова, им повезло, что их не растерзали на месте. Как далеко все это отстояло от Гауфа и Дж. С. Милля! Перевести на немецкий: «Правление акционерного общества является, в принципе, правлением из наемных работников…»
