Малкин, юрист Форин-офис, с шумом втянул через зубы воздух.
– Надеюсь, премьер-министр понимает, – начал он, – что этот документ не будет иметь никакой юридической силы. Это всего лишь декларация намерений – не более.
– Разумеется, понимает, – отрезал Уилсон. – Он ведь не дурак.
Стрэнг продолжал писать. Спустя пару минут он помахал листом бумаги:
– Ну вот, я сделал что мог. Хью, не могли бы вы отнести это к нему и узнать, что он об этом думает?
Легат вышел в коридор. Помимо детектива у апартаментов премьера, там была только средних лет дородная горничная, катившая на тележке ведро, швабру и моющие средства. Проходя мимо, Хью кивнул ей и постучал в дверь.
– Войдите!
Посреди гостиной был накрыт столик на двоих. Чемберлен завтракал. Одет он был в свой обычный костюм с высоким воротником. Напротив сидел лорд Дангласс. Премьер-министр намазывал маслом тост.
– Простите, сэр. Мистер Стрэнг подготовил проект.
– Давайте посмотрим.
Чемберлен отложил тост, нацепил очки и прочитал документ. Легат украдкой посмотрел на Дангласса, глаза у которого слегка округлились. Хью не мог прочитать, что в них: веселье, озабоченность или предупреждение. Быть может, все сразу.
Чемберлен нахмурился:
– Вас не затруднит пригласить Стрэнга?
Легат вернулся в комнату Стрэнга:
– Просит вас к себе.
– Что-то не так?
– Он не сказал.
– Наверно, лучше нам всем идти, – предложил Малкин. Дипломаты нервничали, как ученики, вызванные к директору. – Вы не против пойти с нами, сэр Хорас?
– Как скажете. – Уилсон колебался. – Но должен вас предупредить, что отговаривать его не стоит. Раз приняв решение, он его уже не меняет.
Легат проследовал за тремя коллегами в апартаменты главы правительства.
– Мистер Стрэнг, вы опустили англо-германское морское соглашение, – холодно сказал Чемберлен. – Почему?
– Не уверен, что это предмет для гордости.
– Напротив, именно такого рода соглашения мы обязаны пытаться достичь сейчас с Германией. – Чемберлен вытащил ручку и внес поправки в черновик. – Я также вижу, что вы поставили мое имя впереди его. Это не пройдет. Нужно сделать наоборот: «Мы, германский фюрер и британский премьер-министр, проведя сегодня новую встречу…» – Он обвел названия должностей в кружок и нарисовал стрелки. – Пусть он подпишет первым – так бремя обязательств ляжет на него в несколько большей степени.
Уилсон прокашлялся:
– А если он откажется?
– С какой стати? Это было его собственное публичное заявление. Отказавшись ставить под ним свое имя, он покажет, что его слова ничего не значили.
– Даже если он подпишет документ, – вмешался Малкин, – это не означает, что он должен будет его исполнять.
– Документ несет в себе моральное значение, не юридическое. – Чемберлен отодвинул стул и обвел чиновников взглядом. Его явно раздражала их неспособность понять его точку зрения. – Джентльмены, нам следует подняться до уровня событий. Подписанное накануне соглашение урегулирует лишь локальный кризис. Можно не сомневаться, что возникнут другие. Я хочу, чтобы отныне он встал на путь мирного урегулирования и переговоров.
Повисло молчание.
– Не стоит ли нам хотя бы известить французов о том, что вы планируете заключить с Гитлером прямое соглашение? – заговорил Стрэнг, решившись на еще одну попытку. – В конечном счете Даладье еще в Мюнхене, а до его отеля рукой подать.
– Не вижу никаких причин сообщать об этом французам. Это дело исключительно между мной и Гитлером.
Чемберлен вернулся к черновику. Его перо совершало короткие, аккуратные движения, удаляя одни слова и вставляя другие. Закончив, он протянул бумагу Хью:
– Пусть это отпечатают. Две копии: одна для него, другая для меня. Мы с канцлером договорились встретиться в одиннадцать. Позаботьтесь насчет машины.
– Да, премьер-министр. Ехать, насколько понимаю, нужно будет в «Фюрербау»?
– Нет. Я дал понять, что разговор будет частный, с глазу на глаз, без официальных лиц – мне особенно не хочется, чтобы Риббентроп отирался поблизости. А посему он пригласил меня в свои апартаменты.
– Без официальных лиц? – в изумлении повторил Уилсон. – Даже без меня?
– Даже без вас, Хорас.
– Но вы не можете встречаться с Гитлером совершенно наедине!
– В таком случае я возьму с собой Алека. У него нет официального статуса.
– Вот именно. – Дангласс, как всегда, улыбнулся, не шевельнув губами. – Я никто.
Как только Хартманн закончил пресс-релиз, рыжая красотка отпечатала его на специальной машинке для фюрера, с крупным шрифтом. Всего получилось четыре страницы: единодушный возглас облегчения по всей планете, что войны удалось избежать, надежда на долговечный мир и похвалы в адрес Невилла Чемберлена. В этом отношении самой красноречивой, как водится, была лондонская «Таймс»:
Принимая в расчет, что в случае провала переговоров и начала войны Великобритания и Германия неизбежно оказались бы враждующими сторонами, эти «ура!» и «хайль!» человеку, устремления которого в период кризиса были недвусмысленными и направленными исключительно к миру, следует считать четким выражением мнения.
Проверяя страницы на предмет опечаток, Хартманн вынужден был признать, что в этом утверждении есть доля правды. В сердце Третьего рейха, в самой колыбели национал-социализма, английскому премьер-министру удалось организовать то, что трудно было назвать иначе как мирной демонстрацией длиной в целый день. Достижение серьезное. Впервые Пауль почти позволил себе проблеск надежды. Быть может, фюрер в конце концов откажется от своих идей насчет завоеваний? Хартманн снова собрал листы воедино и задумался, как быть с ними дальше. Он слишком устал, чтобы искать кого-то, кто может знать. Секретарша снова принялась заигрывать с двумя адъютантами. Их бессвязная болтовня про кинозвезд и спортсменов навевала покой. Хартманн ощутил, как веки его наливаются свинцом, и вскоре уснул, сидя в кресле.
Разбудила его рука, грубо трясущая за плечо. Над ним склонялся Шмидт. Лицо главного переводчика министерства было багровое, выдавая привычное состояние нервного возбуждения.
– Боже мой, Хартманн, вы чем тут занимаетесь? Где обзор прессы?
– Вот, все готово.
– Ну хоть что-то! Господи, что за вид! Ладно, ничего не поделаешь, нам пора.
Пауль поднялся. Шмидт уже подходил к двери. Он прошел за ним на площадку второго этажа и спустился по мраморной лестнице. В здании было пусто и гулко, как в мавзолее. Ему хотелось спросить, куда они идут, но Шмидт слишком торопился. Снаружи здания солдаты скатывали красный ковер. Французский триколор был уже спущен. Рабочий наверху стремянки как раз откреплял последний угол «Юнион Джека». Флаг опустился у них за спинами тихо, подобно савану.
