Мать больной девочки звали Мэри Эллен. Она эмигрировала из Ирландии, как и ее муж, который водил трамвай от центра города до Гарвардского университета. Этот жизнерадостный человек всегда напевал или насвистывал, и жили они с Мэри Эллен и восемью детьми хоть и скромно, да весело, пока отца семейства не сбила машина. Когда его похоронили, младшей дочери Лоррейн стало намного хуже. Осмотрев девочку, Роберт Гросс сказал, что попробует ее вылечить, но это будет совершенно новая операция, которую детям никогда не делали. Как долго Лоррейн после нее проживет, сказать невозможно.
Мэри Эллен, верующая католичка, решила посоветоваться со священником. Монсеньор Трейси (Джон Трейси Эллис, 1905–1992) был по совместительству профессиональным историком и как исследователь натерпелся от различных тупиц. Все новое он воспринимал с большим сочувствием. Расспросив женщину о Гроссе, сказал: «Миссис Суини, если Господь желает призвать к себе вашу дочь, он все равно это сделает. Попробуйте оперировать девочку, и да пребудет с нею милость Божия».
Итак, мать дала согласие на операцию, но сама отвести дочь в больницу не решилась. В те времена даже в либеральную Бостонскую детскую родителей дальше приемного покоя не пускали. Мэри Эллен сознавала, что прощание с дочерью в день госпитализации может быть прощанием навеки, и сомневалась в своей способности выдержать такую сцену. Поэтому Лоррейн отправили в больницу в сопровождении старшей сестры навестить лежавшего там родственника. А в больнице врачи объявили, что Лоррейн очень плоха и ее надо срочно госпитализировать. Девочка задумала побег. Обычно палата была заперта, но, когда врач приходил делать уколы, дверь оставалась открытой. Стоило доктору взяться обеими руками за шприц, как Лоррейн прошмыгнула между его ног, выскочила в распахнутую дверь, сбежала по лестнице, вышла на улицу и кое-как доплелась до ближайшего рекламного щита, за которым и спряталась, потому что силы совершенно оставили ее. Нашли девочку быстро. С открытым артериальным протоком далеко не убежишь.
Оставалось получить разрешение на операцию у главного хирурга. Уильям Лэдд был против. У него возникли научные разногласия с Гроссом. Допустим, пациентку уложили на правый бок, сделали разрез и прижали легкое мокрой губкой, чтобы оно не мешало. Где гарантия, что после перевязки протока легкое удастся расправить снова, что оно не опадет навсегда? Однако в кармане у Лэдда уже лежали билеты на пароход в Европу. Это знала вся больница. Едва корабль скрылся за горизонтом, Гросс приступил к операции. В то время как пациентке надевали браслет тонометра и ставили капельницу с глюкозой, сестра-анестезист Бетти Лэнк успокаивала Лоррейн, напевая колыбельную Брамса. Она пела, пока девочка не вдохнула циклопропан и не потеряла сознание.
Гросс любил работать в полной тишине. Когда добрались до сердца, стал отчетливо слышен звук, издаваемый трепещущей легочной артерией. Гросс приложил к этому сосуду стерильный стетоскоп, и шум показался ему оглушительным. Едва проток перетянули лигатурой, стало тихо.
Через несколько дней Лоррейн было не узнать: резва, как нормальный ребенок. Продержали ее в больнице две недели не по медицинским показаниям, а потому, что к ней началось паломничество врачей со всего Бостона. По возвращении из отпуска Лэдд сразу предложил Гроссу написать заявление об уходе по собственному желанию. Это все же лучше, чем быть уволенным за грубое нарушение дисциплины и профессиональной этики. Гросс уехал из Бостона и поселился на ферме, принадлежавшей его отцу. Теперь он выращивал бройлеров.
Но полное выздоровление Лоррейн решило его судьбу. В Бостонской детской больнице назрел бунт. Будь Лэдд руководителем какого-нибудь госучреждения, его слово было бы закон, а решение – волчий билет. Но в коллективе энтузиастов, которые собрались вокруг Лэдда, как флибустьеры вокруг капитана пиратского корабля, такое отношение к победителю подорвало авторитет самого Лэдда. Попечительский совет призвал Гросса из ссылки, а главный хирург сделал вид, что все простил.
Теперь эти двое были врагами. Уходя на пенсию, Лэдд попросил не выбирать на его место Гросса. Попечители выждали пару лет и все же сделали Гросса из и. о. главным. В остальном все шло как при Лэдде. Масса новаторских операций, и главный хирург работает больше всех. Весной 1972 г., сделав коррекцию открытого артериального протока в 1610-й раз, Гросс подал в отставку. Только тогда он сознался главному офтальмологу своей больницы, что все это время видел одним глазом, и ему удалили катаракту, так что до самой кончины в 1988 г. он прожил с нормальным зрением.
Лоррейн Суини, по мужу Николи, каждое 14 февраля присылала Гроссу валентинку в виде сердечка. Она без осложнений родила двоих здоровых детей, стала бабушкой троих внуков. Перед смертью Гросс пригласил ее в гости и сказал, что благодарен ее матери Мэри Эллен за шанс, а самой Лоррейн – за то, что не умерла после операции:
– А то я бы так и разводил цыплят в Вермонте.
– Слава богу, – смеялась в ответ Лоррейн, – что я хорошей ирландской породы.
Она действительно крепкой породы. В XXI в. Лоррейн стала прабабушкой. И возможно, это еще не все. Она ведь не только первой из людей перенесла хирургическую коррекцию порока сердца, но и продолжает увеличивать рекорд долголетия после такого вмешательства.
71
Профилактика клещевого энцефалита
Михаил Чумаков
1939 год
29 июля 1937 г. бактериолог Михаил Чумаков заразился клещевым энцефалитом. Он стал калекой, но выжил и как следует поквитался с этой болезнью: выделил ее вирус, организовал производство вакцины и ликвидацию переносчиков в целых регионах.
Когда Чумаков оканчивал 1-й Московский медицинский институт, его отец, ветеринарный фельдшер, погиб от сибирской язвы. И Михаил выбрал специальность бактериолога, чтобы бороться с инфекциями. С радостью принял он предложение поехать в Хабаровск, где началась эпидемия непонятной болезни, поражающей нервную систему.
В мае 1937 г. прибыли на место. Руководитель экспедиции Лев Зильбер сразу предположил, что это вирусный энцефалит и переносят его клещи. Смертность среди заболевших была велика: умирал каждый четвертый, а выздоравливающие оставались калеками. Михаил вскрывал трупы, чтобы изолировать вирус, и брал сыворотку крови у выздоравливающих, чтобы ввести ее больным. В первую очередь спасали детей. В июне добились уже нескольких излечений. Препаратом мозга погибших заражали мышей. Чумаков откормил на больных мышах толпы клещей и показал, что они могут заразить других мышей. Последнее, что он успел сделать, пока не заболел, – это вызвать пассивный иммунитет у козла.
Вечером 29 июля умер больной особо тяжелой формой энцефалита, а прозекторский набор в это время увезли в другой отряд. Вскрывать же надо было срочно: стояла жара, пропадал ценный препарат. Орудуя подручными инструментами, Чумаков поранился осколком черепа. Через три дня он уже был на краю гибели. В спинномозговой канал ему вводили сыворотку выздоровевшего пациента. Нашлось применение и козлу.
