Изобретатель сначала думал, что его лавры хотят присвоить. Но нет, враги делали свои аппараты для галочки – не развивали методик их применения, и массовый выпуск этих конструкций приводил к захламлению больничных складов.
Сподвижники Илизарова переживали от такой явной несправедливости, а он был весел и в ус не дул: «Не бывает так, чтобы люди не хотели себе добра. Не понимают сегодня – завтра обязательно поймут». Собственное уныние Илизаров умело вытеснял, что ему дорого обошлось: он не дожил до старости и в последние годы испытывал серьезные проблемы с психикой. Уже в середине 1960-х он понял, что проживет недолго.
Как раз тогда сочувствующие позвали Илизарова в Москву. Он почуял ловушку: там отпущенные ему годы уйдут на дипломатию. И решил оставаться до конца в Кургане, но «жать», как он выражался, изо всех сил. Он и «жал». Раз в полгода рождалась методика лечения остеосинтезом еще одной патологии. Минздрав преобразовал коллектив Илизарова в проблемную лабораторию при Свердловском НИИТО, для которой областные власти отвели два этажа новой городской больницы в Кургане. Все достижения лаборатории подбирались в диссертацию Илизарова. Эта кандидатская по богатству – настоящая пещера Али-Бабы. Когда автор защищал диссертацию в Пермском мединституте (1968), ученый совет присудил звание кандидата наук, а потом, после перерыва, – сразу доктора. За 15 лет горстка врачей и ученых, располагая лишь отделением городской больницы на 130 коек и дружественной лабораторией в Свердловске, сделала столько, сколько ортопеды любой европейской страны за столетие.
«Московские друзья» мешали публикациям Илизарова в медицинских журналах, но не могли заблокировать провинциальную прессу. Корреспонденты на местах, обреченные годами раздувать новости из ничего, изголодались по настоящим героям и любили писать об Илизарове. Их материалы рождали слухи, из которых сложился миф на традиционный для России сюжет: «Где-то далеко, за уральскими горами и лесами, живет доктор-кудесник. Он творит чудеса, за что начальство его не жалует. Попасть к нему трудно, зато лечит он все». Миф очень помогал Илизарову: пациенты прибывали с неколебимой верой в исцеление, что уже полдела.
Кто не мог прибыть, писал жалобы в Минздрав, а то и выше. В ответ на жалобы из Москвы и Ленинграда ехали в Курган главные хирурги. Возвращались потрясенными. В конце концов министерство преобразовало лабораторию Илизарова в филиал Ленинградского НИИ травматологии и ортопедии (не московского же!). В Кургане решено было построить клинику, способную принять толпы безнадежных пациентов. Стройка пошла ни шатко ни валко. Публикации в ортопедических журналах по-прежнему задерживались. Минмедбиопром с производством аппаратов не торопился.
У Волкова официально спросили, как он относится к Илизарову. «Отношусь нормально, но у Гавриила Абрамовича не было, нет и никогда не будет академической школы». В переводе это значило: «Я в Москве, и пациенты у меня соответствующие. А вам на местах желаю успеха в лечении пролетариата подручными средствами». Так оно и было, пока в Москве не попал в аварию шестикратный рекордсмен мира по прыжкам в высоту, чемпион Союза, Европы и США, член ЦК комсомола Валерий Брумель.
Его подвозила знакомая мотогонщица. Показывая класс, разогналась до 100 километров в час. Только что прошел дождь. На выезде из-под моста переднее колесо оказалось на мокром асфальте, тогда как заднее было еще на сухом. Мотоцикл вильнул, гонщица и пассажир вылетели из седла. Девушка упала на мягкий грунт и не получила ни царапины, а Брумель с размаху ударился ногой о бетон так, что не сразу отыскал свою правую ступню. Она висела на коже и связках. В «Склифе» ногу собрали, а потом начались операции. За два с половиной года 25 малых операций и 7 больших, многие в ЦИТО. Результат: укорочение ноги на 3,5 сантиметра, тугоподвижность голеностопа, плохо сросшийся перелом (о прыжках – забыть). Остеомиелит: гниение зараженной кости с перспективой ампутации. Случай безнадежный.
И тут в ЦИТО нашелся изменник, который рассказал Брумелю об Илизарове, начертил схему аппарата и убедил позвонить в Курган, если хочется сохранить ногу. Сам Брумель не выдал информатора. В его мемуарах этот врач фигурирует под именем Николай. Много лет спустя открылось, что это был Владимир Голяховский, научный сотрудник ЦИТО, друг Чуковского и сам тоже детский поэт.
Илизаров справился одной-единственной операцией. Разрубил большеберцовую кость в двух местах, зачистил пораженные остеомиелитом отломки. И постепенной дистракцией в аппарате удлинил ногу, убрав хромоту. Через день после операции Брумель на костылях прошел 60 шагов, чтобы посмотреть по телевизору передачу «КВН». Через две недели он ходил уже с палкой, через месяц гонял вокруг больницы на велосипеде. Через четыре с половиной месяца аппарат сняли, а через восемь месяцев Брумель снова прыгал, уже на 2 метра 5 сантиметров.
Об Илизарове он твердил на каждом шагу. По радио, в газетах, давал интервью иностранным корреспондентам. Буквально продюсировал фильм Элема Климова «Спорт, спорт, спорт», где показана история его лечения и возвращения в прыжковый сектор. Наконец, Брумель привел Илизарову второго знаменитого пациента.
Великий композитор Дмитрий Шостакович болел с 1958 г. Немела вся правая половина тела. Чтобы играть на рояле, Шостаковичу приходилось брать правую руку в левую и класть ее на клавиатуру. Он опасался, что руки откажут на публике, и перестал выступать в концертах. Кости стали необычайно ломкими. Больной всего боялся: сначала прыгать через лужи, потом подъема по лестнице и наконец уже любого движения. Случай сочли безнадежным и советские, и западные врачи. Поставили диагноз «боковой амиотрофический склероз». Ждать отказа дыхательной мускулатуры осталось недолго.
Министерство культуры запросило мнение Илизарова. Тот с полным правом ответил, что не его профиль. Но Брумель хорошо изучил характер Гавриила Абрамовича и понял, что его можно взять «на слабó». Валерий был знаком с верным другом Шостаковича виолончелистом Мстиславом Ростроповичем, который уверял, что склероз этот не столько органический, сколько «на нервной почве». Организовали встречу Илизарова с Шостаковичем, якобы для разовой консультации. Илизаров с первого взгляда определил, что Ростропович прав, и пригласил композитора в свою лабораторию.
Освободили техническое помещение под неврологическую палату. Построили шведскую стенку для упражнений, провели даже городской телефон. Не нашлось только линолеума, чтобы застелить пол. Линолеум не продавали в магазинах! Шостакович приехал в Курган 25 февраля 1970 г. и остановился в гостинице. Его сопровождал Ростропович, который сотворил чудо. Дал концерт, одна контрамарка – и линолеум появился. Чего не добыли даже контрамаркой, так это лечебного питания. В Кургане было так плохо с продуктами, что жена Шостаковича раз в три дня летала в Москву самолетом за мясом.
Илизаров сделал ставку на гимнастику и внушение, что все будет хорошо (при этом раз в три дня по рекомендации неврологов Шостаковичу делали инъекции новейших препаратов). Нагрузка ежедневно возрастала. К лету композитор уже сам забирался в автобус, играл с больными детьми в футбол, а главное – снова мог музицировать. Удавались даже быстрые этюды Шопена. Понимая, как Шостакович тоскует по музыке, Ростропович организовал в Кургане музыкальный фестиваль. А когда прибыл туда с оркестром Свердловской филармонии, узнал, что строительство илизаровского филиала стоит, потому что нет кирпича. Ростропович рассказывал так: «10 апреля 1970 г. я приехал в Курган навестить Шостаковича… Была пятница. Когда мы ехали, по дороге повсюду были плакаты “Все на ленинский субботник!”».
