Но циклоспорин не антибиотик. Не подавляет он рост бактерий, и его ждало бы забвение, если бы не руководитель фармакологической службы Sandoz Хартманн Штеэлин. Он отвечал за проверку веществ, на которые обращал внимание компьютер. Штеэлин открыл этопозид, которым лечили саркому Капоши, и пользовался большим авторитетом. Под его ответственность фирма отпустила средства для испытания действия новых препаратов на иммунную систему. Штеэлин собрался сдвинуть с мертвой точки трансплантологию, которая переживала период горького разочарования.
Хирургическая техника доросла до пересадки внутренних органов. Том Старзл в 1963 г. впервые пересадил печень, а Кристиан Барнард в 1967-м – сердце. Это была сенсация. Как Юрий Гагарин, Барнард объехал весь мир. У него была красивая улыбка, он хорошо говорил, публика любила его… но пациенты умирали слишком быстро. Несколько месяцев, год, от силы два: никакое искусство хирурга не могло победить иммунный ответ. Т-лимфоциты реципиента считают пересаженный орган инородным телом и бросаются в атаку. Если их убивать, начинается отравление.
Штеэлин придумал внутривенно вводить мышам овечью кровь, одновременно делая инъекции в живот новых веществ, переданных на испытание. В обычной ситуации иммунитет вызывает агглютинацию – склеивание эритроцитов. Проверять результат было поручено Борелю. Он-то и обнаружил 31 января 1972 г., что циклоспорин уменьшает агглютинацию в 1024 раза. Но самое удивительное, что лимфоциты оставались при этом целы. Препарат не убивал их, а обезоруживал, лишал способности вырабатывать антитела. И Штеэлин, и Борель проверяли действие циклоспорина на себе. Например, они размешивали препарат в водке (циклоспорин нерастворим в воде). Это сейчас люди после пересадки органов принимают раствор иммунодепрессантов в оливковом масле – а тогда наука еще многого не знала. Итак, опыты вызвали опьянение, но не отравление.
Казалось, теперь, когда чудодейственный иммунодепрессант найден, пора объявить об этом и начать производство. Но против выступили финансисты фирмы Sandoz. Маркетологи доказали полную экономическую нецелесообразность этой затеи. Они считали так: на доведение препарата до коммерчески пригодной формы нужно 250 миллионов долларов. Ключевой рынок лекарств – американский. Чтобы на него пробиться, нужны клинические испытания и разрешение FDA (Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов). Трансплантология обходится дорого, это еще 250 миллионов. А если дело выгорит, прогноз продаж к 1989 г. – 25 миллионов в год. Маркетологи ошиблись в 40 раз. Кто в 1973 г. мог предвидеть, что пересадка органов превратится в индустрию? Исследователи именно так и говорили, но они, как известно, азартные фантазеры.
Программу решили закрыть. По инструкции Борель должен был спустить оставшийся у него грамм циклоспорина в унитаз. Но он передал последний грамм фармакологу Хансу Гублеру, и тот установил, что волшебный препарат прекращает развитие аутоиммунного артрита у мышей. После такого результата циклоспорин помиловали.
В 1976 г. исследователи Sandoz опубликовали статью о новом иммунодепрессанте, а Борель прочел о нем лекцию в Лондонском обществе иммунологов. На это выступление обратил внимание кембриджский хирург-трансплантолог Рой Калн – врач и одновременно художник, работавший в стиле постимпрессионизма. Они с Борелем быстро сошлись на почве любви к живописи – бельгиец хоть и не писал картин с тех пор, как родители запретили, все же не пропускал ни одной выставки. Калн поверил в новый препарат. Не спасовал даже, когда в 1978 г. испытания на людях привели к трагическим последствиям.
Пациентам с пересаженными почками вводили ту же безобидную дозу 25 мг/кг в день, что и подопытным собакам и обезьянам. Но люди умирали, их почки отказывались работать. По всем тогдашним представлениям это был признак отторжения. Калн пошел против общего мнения и предположил, что «собачья» доза просто слишком велика для человека – если ее снизить, препарат перестанет быть токсичным. И подтвердил это на опыте. Тут к делу подключился гуру трансплантологии Том Старзл. Он выписал циклоспорин и пересадил печень сразу 14 пациентам, из которых 12 прожили больше года. Это был триумф. Весьма кстати президентом США выбрали Рональда Рейгана, чья жена Нэнси была приемной дочерью хирурга. Старзлы и Рейганы дружили домами, так что с прохождением через FDA трудностей возникло меньше, чем при иных обстоятельствах.
В 1992 г. Старзл вышел на пенсию и возглавил исследовательскую группу, которая открыла химеризм. Оказалось, через несколько лет после трансплантации – срок, возможный благодаря циклоспорину, – иммунные клетки хозяина начинают воспринимать пересаженный орган как свой.
Когда Борель выходил на пенсию в 1997 г., от него ждали чего-нибудь в том же роде. Например, пересадку островков Лангерганса в поджелудочную железу, чтобы наконец победить диабет. Но Борель заявил, что ученый может так называться, пока способен выносить постоянную фрустрацию, а с него хватит. Передав дела, снял большую студию и занялся наконец живописью. Он пишет маслом и работает в технике коллажа.
92
Полная операция по смене пола
Виктор Калнберз
1972 год
5 апреля 1972 г. закончилась первая в мире полная операция по смене пола: физиологически полноценной женщине, которая с детства ощущала себя мужчиной, создали половой член, удалив матку и влагалище. Операция была проведена в Советском Союзе. Она стала возможной благодаря исключительной решимости пациента и отваге хирурга Виктора Калнберза. За этот «противоречащий социалистическому строю» поступок великий врач был подвергнут наказанию, и подобные операции запретили на 17 лет.
К 1968 г., когда началась эта история, во всем мире операций по смене пола было сделано всего четыре, и закончились они созданием гермафродитов: женщины, ощущавшие себя мужчинами, усилиями пластических хирургов получали половой член, но сохраняли женскую репродуктивную систему и теоретически могли забеременеть. На полное превращение первой пошла 30-летняя москвичка по имени Инна.
Ей были даны одновременно формы Венеры Милосской и мозг настоящего мужчины. После третьей попытки самоубийства из-за несчастной любви к девушке Инна решила обратиться к знаменитому биологу-экспериментатору профессору Демихову. Весь Советский Союз смотрел киножурналы с собаками, которым он успешно пришивал вторые головы. Удача этих опытов внушила девушке надежду, что однажды она сможет наконец перестать играть чужую роль.
Но Демихов не был врачом и не имел права оперировать людей. Он позвонил директору Рижского НИИ травматологии и ортопедии (РИТО) Виктору Калнберзу и сказал: «Пришла приятная женщина с высшим инженерным образованием. Она хочет сменить пол, стать мужчиной. Вы успешно занимаетесь пластической хирургией. Если сумеете, помогите». Калнберз действительно создавал новые фаллосы тем, кто их утратил после несчастного случая или ампутации, но просьба Инны повергла его в замешательство.
Изучив литературу, Калнберз понял, что операция технически возможна. Однако недоделанное хуже несделанного – все же надо удалять матку и влагалище. У здоровой женщины такое возможно только по жизненным показаниям. Назначили психиатрическую экспертизу пациентки. Профессор Григорий Ротштейн пришел к заключению, что гормоны и гипноз бессильны. Если пациентка не станет мужчиной соматически (телесно), она рано или поздно покончит с собой. В 1969 г. Ротштейн умер – его здоровье было подорвано во время «дела врачей» – и не увидел полного преображения Инны. Чувствуя, что ей могут помочь в Риге, пациентка заявила, что живой оттуда не уедет.
