Батумский бой стал провокацией врожденного заболевания. Проявилось оно сначала горячечным бредом, который никого на корабле не удивил, поскольку все изрядно перетрусили. Надеялись, что пройдет, и даже взяли с собой в погоню за пресловутыми шестью броненосцами. Но противника не нашли, а бред у Кандинского сменился галлюцинациями, так что Макаров нехотя списал доктора на берег по болезни.
И в Николаеве, и в Париже, и в Москве врачи ставили диагноз «меланхолия». Нахватанный при составлении рефератов Кандинский был не согласен и стал читать книги по психиатрии. Он заметил, что чтение ослабляет галлюцинации. Самолечение умственным трудом бывало особенно эффективным, если конспектировать. А именно это приходилось делать, поскольку ради хлеба насущного и подготовки к свадьбе Кандинский опять засел за рефераты.
Освоившись в психиатрии, он стал отличать разновидности своих галлюцинаций. Так, его преследовал образ гусара с черными усами, в синем мундире и малиновых штанах. Гусар то являлся в комнате, то скакал на коне, то сидел перед ним в зрительном зале воображаемого театра. От иных галлюцинаций он отличался яркостью и детальностью – приглядевшись, можно было различить рисунок на кокарде и каждый завиток волос. А главное, образ вводил в заблуждение чувства, но не мог обмануть сознание: гусар не заслонял собой предметы в комнате, не составлял часть видимой глазом картины. Как только он входил, сразу было ясно, что это не настоящая галлюцинация. Такие явления назывались псевдогаллюцинациями.
По мнению Кандинского, псевдогаллюцинации хорошо знакомы психически здоровым людям. Так, после активного поиска грибов в лесу стоит лечь и закрыть глаза, как опять видишь грибы. Или когда привязалась какая-нибудь мелодия, которую невольно напеваешь. Патологии в этом нет. Понятно, что грибы только чудятся, а музыка в голове звучит не потому, что там включили плеер. А главное, сознаешь: это сейчас пройдет. Беда, если не проходит и вам начинает казаться, будто некто посторонний подсматривает за вашими грибами или нарочно «ставит» вам навязчивую мелодию. Именно так случилось с Кандинским и пациентами, которых он как лечащий врач наблюдал в петербургской больнице Святого Николая Чудотворца на Пряжке.
Зимой 1883 г. Петербургскому обществу психиатров поручили оценить статью 36 проекта нового Уложения о наказаниях. Предлагалось привлекать душевнобольных к уголовной ответственности за совершенные преступления, кроме тех случаев, когда человек в силу своего состояния не понимает, что творит, либо не может контролировать свои действия.
Окончательное решение о судьбе проекта принимало Юридическое общество при столичном университете, но сначала спросили врачей. Психиатры, в том числе глава их общества Иван Мержеевский (1838–1908) и знаменитый Владимир Бехтерев (1857–1927), были против. Им казалось, что новая норма лишает защиты и без того несчастных больных. Выступил против и не знавший поражений адвокат Анатолий Кони (1844–1927): так проще убедить присяжных в невиновности подсудимого – справка есть, чего же вам еще?
За был поначалу один лишь Кандинский. Он сражался за себя – одновременно как больной и как психиатр. Ничего хорошего огульное признание больных невменяемыми не сулит. Это же практически означает недееспособность во всех иных отношениях. И роль врача на процессе серьезнее, когда он анализирует состояние пациента, а не просто выдает справку.
Большинство коллег Кандинский не убедил, но на следующем заседании общества перетянул на свою сторону четверых и «вышел во второй тур»: юристы пожелали выслушать его особое мнение. И там Виктор Хрисанфович одержал блестящую победу. Он отстоял формулировку проекта. Человек виновен, если не теряет ни свободу суждений (понимание своих действий), ни свободу выбора (способность сдержать свои импульсы). Кандинский сразил юристов таким аргументом: «Мы порой сохраняем свободу суждений, не имея свободы выбора». Слушатели переглянулись. Ведь так при Александре III жили все: думать позволялось что угодно, а делать можно было только то, что можно.
Унаследованный от Кандинского критерий вменяемости существует в российском уголовном праве до сих пор, но далось это достижение дорогой ценой. Готовя свою аргументацию, Виктор Хрисанфович перенапрягся, и на второй день после заседания у него начался новый, необычайно сильный приступ.
Он вообразил себя диктатором Китая, который вместе с единомышленниками в разных органах власти готовит переворот, чтобы дать этому государству европейскую конституцию. В голове Кандинского звучали псевдогаллюцинаторно доклады заговорщиков из среды просвещенных мандаринов и генералов. Мозг превратился в подобие центральной телеграфной станции, рассылающей распоряжения во все концы страны. Но вдруг оказалось, что консервативные противники переворота перехватывают депеши и узнают мысли Кандинского, вбирая их в свои головы.
Пришлось изобрести механизм, который доктор про себя окрестил «психораспределитель» – сложную систему размыкателей и коммутаторов, которая отключала сигнал в цепи, если к ней подсоединялся шпион. Полный успех! Вот уже со стен захваченной заговорщиками крепости гремит пушечный салют, народ на улицах Пекина ликует, оркестр под окнами исполняет гимны. Но враги готовят покушение, и двое единомышленников Кандинского прибыли, чтобы укрыть прогрессивного диктатора в надежном месте (это на самом деле главный доктор «Пряжки» Оттон Чечотт (1842–1924) перевозил больного коллегу в загородную лечебницу на Фермском шоссе, ныне психиатрическую больницу № 3 имени И. И. Скворцова-Степанова).
Враги прячутся вокруг, но верховная власть останется в руках Кандинского, пока горит его папироса, поэтому курить нужно беспрерывно. В больничной карете диктатор торжествует, напевая марш собственного сочинения и отбивая такт ногами. И на входе в лечебницу ощущает такую усталость, что передает папиросу дежурному врачу и просит стать его заместителем на время отдыха. Напрасно! Персонал больницы набран из агентов охранки, преследующей Кандинского за то, что он хотел свергнуть в Китае режим, дружественный Российской империи. Его допрашивают, диктуя псевдогаллюцинаторно признания, и язык помимо воли рассказывает о таких преступлениях, которых доктор и не замышлял. Нужно отлучиться в сортир, где никого нет и можно как-то совладать с приступом болтливости.
В сортире на помощь Кандинскому приходит Макаров, чтобы устроить побег. Образ бывшего командира сливается с телом больного, и вот уже Кандинский думает, что выглядит как Макаров, и говорит сиплым голосом сурового моряка, передавая его с необычайным сходством. Примечательно, что в нормальном состоянии наш герой не выказывал никаких подражательных способностей.
Все эти подробности Кандинский заносил в дневник. Когда наступила ремиссия, записи составили основу учения о синдроме психического автоматизма. В 1885 г. работа Кандинского о псевдогаллюцинациях при шизофрении вышла на немецком языке, а напечатать ее на русском общество психиатров за отсутствием средств не смогло до самого 1889 г., когда при новом приступе автор принял смертельную дозу опиума.
Овдовевшая Елизавета Карловна выпросила у общества рукопись и потратила все, что имела, на ее достойное издание. Исполнив это, она также покончила с собой.
