Академики почувствовали, что дело плохо, и собрались на консилиум. Переливание отменили по инициативе самого яркого светила перуанской медицины – профессора Томаса Салазара. Он считался толковым и смелым специалистом. Еще за 27 лет до Карриона предполагал, что бородавка и лихорадка Ороя – это одна и та же патология. Когда Пастер и Кох стали открывать болезнетворные бактерии, Салазар тут же взял их открытия на вооружение. Рассуждал он так: есть возбудитель и есть антисептик фенол, которым Листер обеззараживает свою операционную. Так давайте введем фенол в кровь, и бактерии – возбудители инфекции погибнут, как в операционной Листера. Салазар решительно вколол фенол больному сибирской язвой, который выжил и выздоровел. Сообщение об этом облетело весь мир.
В то, что фенол может быть ядовит, а его инъекция смертельна, Салазар не верил. Это позднее в Освенциме доктор Менгеле будет «для науки» убивать подопытных людей фенолом. Таким уколом казнили и польского священника Максимилиана Кольбе, который вызвался пойти на смерть вместо другого узника. В 1982 г. католическая церковь причислила Кольбе к лику святых как мученика.
А Карриону суждено было стать мучеником науки. Салазар легко убедил остальных врачей испробовать фенол, поскольку его открытие по большому счету являлось единственным перуанским открытием в медицине. Собравшиеся, включая Карриона, были идейные националисты, участники недавно проигранной войны с Чили. Они охотно согласились с тем, что перуанскую болезнь – лихорадку Ороя – надо вылечить перуанским же средством, чтобы показать всем (в первую очередь заклятым врагам – чилийцам), на что способен перуанский врач-патриот.
Их не смутило, что фенол использовался для лечения одной-единственной болезни, причем совсем не той, с которой они сейчас имели дело. Более того, даже после тихой смерти Карриона его друзья пытались тем же способом лечить других больных лихорадкой Ороя. К счастью, без таких катастрофических последствий.
Со смертью героя эксперименты с его кровью не прекратились. Ее ввели двум кроликам, пытаясь вызвать у них лихорадку. Так был сделан первый опыт исследования этой болезни на животных. 51 год спустя именно воспроизводимыми опытами на животных японец Хидэё Ногути (1876–1928) доказал, что лихорадку Ороя и бородавки в самом деле вызывает одна бактерия и больные обезьяны могут заразить своих собратьев разными формами бартонеллеза. При экспериментах Ногути не пострадал ни один человек.
41
Корсаковский синдром
Сергей Корсаков
1887 год
28 мая 1887 г. психиатр Сергей Корсаков получил степень доктора медицины за диссертацию об утрате памяти на недавние события. Такой парамнестический синдром, который теперь называется корсаковским, возникает при алкоголизме, атеросклерозе, острых инфекциях и под старость.
Диссертация понадобилась Корсакову не только ради имени в науке. Она помогла провести грандиозный социальный эксперимент: показать, что человеку можно доверять и он достоин полной свободы, даже если это умалишенный.
Главным «поставщиком» безумия был тогда хронический алкоголизм. Психиатры говорили, что чем больше в городе питейных заведений, тем сильнее заполнена их лечебница. С пьянством Корсаков столкнулся еще в раннем детстве, потому что родился в 1854 г. на территории завода. То была знаменитая стекольная фабрика в селе Гусь-Хрустальный, где отец великого психиатра служил главноуправляющим заводами Ивана Мальцова.
Корсаков-старший – Сергей Григорьевич – был на редкость либерален для главноуправляющего в крепостнической России. Он убедил хозяина построить фабричную больницу на 50 коек и школу для детей рабочих. А при воспитании собственных детей либерализма не проявлял. Чуть ли не с пеленок братьев Сергея и Николая учил строгий немец-гувернер, с которым они освоили несколько языков. После такой подготовки занятия в Пятой московской гимназии казались отдыхом. Братья окончили гимназию круглыми отличниками, с занесением фамилий на золотую доску.
Оба поступили на медицинский факультет Московского университета. Отец ушел на покой с капиталом, купив небольшое имение, но денег сыновьям не посылал. На личные расходы Сергей зарабатывал еще гимназистом, давая уроки с разрешения директора. Ученики его любили. Корсаков поверил в свои педагогические способности и решил, что в медицине ему ближе всего психиатрия. Беда, что в Московском университете ее толком не преподавали.
Курс душевных болезней читал любимый учитель Корсакова Алексей Кожевников (1836–1902). Он был великим невропатологом, открыл поражение коры больших полушарий при боковом амиотрофическом склерозе. Но психиатрию ему дали «в нагрузку», и Кожевников мечтал поручить ее кому-нибудь из своих дипломников. Когда старейшей психиатрической больнице Москвы – Преображенской – понадобился «надежный молодой человек» на должность ординатора, невропатолог порекомендовал Сергея.
При знакомстве главный доктор больницы Самуил Штейнберг сказал Корсакову: «В университете вы ведь мало учились психиатрии; вы даже, вероятно, не знаете, как связывать». Первый урок был уроком связывания. Преображенская больница считалась в России передовой: там «буйнопомешанных» держали не в цепях, а всего лишь в горячечных (смирительных) рубашках. Ее надо было уметь правильно завязать, иначе возникали отеки, флегмоны, а то и паралич верхних конечностей.
Юный Корсаков читал, будто в Англии психиатры еще в 1839 г. отказались от этой позорной практики. Там считали, что связывание только продлевает «буйный» период болезни и предпочитали тактику no restraint (нестеснения). Формально этот режим действовал и в Преображенской больнице, однако молодым врачам внушали, что без рубашки нельзя. По крайней мере у нас.
Все же были исключения: «коммерческие» частные пациенты Корсакова, богатые и известные душевнобольные, которых семьи не сдавали в лечебницу. Нельзя было, к примеру, связывать на дому Абрама Абрамовича Морозова, директора Тверской мануфактуры, превращавшегося от прогрессивного паралича в животное. Корсаков сделал с ним все, что мог, и на время добился ремиссии. Когда больной умер, его вдова под впечатлением от работы доктора выделила 150 тысяч рублей на устройство университетской психиатрической клиники.
В этой молодой и красивой женщине Корсаков нашел родственную душу. Варвара Алексеевна Морозова, из богатейшей семьи Хлудовых, боялась выходить за не совсем адекватного Абрама Абрамовича, хотя тот был сильно в нее влюблен. Но старику Хлудову было так необходимо породниться с кланом Морозовых, что он год продержал девчонку взаперти, не выпуская ни в театр, ни на бал. И она сдалась. А теперь, овдовев, третью часть своих свободных денег жертвовала на лечебницу. При условии что главным там станет Корсаков, который не лишает больных свободы. Однако руководить клинической больницей мог только врач с ученой степенью доктора медицины.
Дело было в 1882 г., когда сама идея no restraint была не ко двору. После гибели царя Александра II господствовала точка зрения, что люди безумны и стоит им дать свободу, как они черт знает что натворят: «Смотрите, государь император дал им волю, а они его убили. Вот недаром сумасшедших вяжут!» Корсаков думал иначе, и в Преображенской больнице у него были единомышленники. В том числе доктор Александр Беккер, хозяин небольшой частной клиники на Красносельской улице. Он пригласил Корсакова к себе созаведующим. И Сергей Сергеевич сразу же ввел у Беккера режим нестеснения.
