Лишь проволока Адера не годилась – она была слишком толста. Виллем заменил ее посеребренной кварцевой нитью диаметром всего два микрона. Изготавливалась она по экзотической технологии: человек с водородной горелкой плавил кварц, в расплав окуналась стрела, которую другой человек выпускал из лука, так что нить вытягивалась и остывала на лету. Получалась струна, колебавшаяся от сердечных токов так, что выходила вполне современная электрокардиограмма. К большому удовольствию Эйнтховена, она в точности совпала с его расчетами.
Теперь можно было выпускать приборы для диагностики болезни сердца. Эйнтховен обратился в мюнхенскую компанию Edelmann. Там с радостью взяли чертежи, и скоро прибор был готов, но тут выяснилось, что никаких отчислений Виллему по немецким законам не полагается. Гальванометр изобрел Адер, токи сердца засек Уоллер – Эйнтховен вообще ни при чем.
Выручили голландца связисты: они с удовольствием покупали гальванометры его конструкции для телеграфного сообщения с колониями. В том числе и с теми, от работы в которых Виллем откупался. Контракт с предпринимателем Эдельманном был разорван, но немец успел выпустить несколько десятков электрокардиографов. Купили их университеты, где работали ученые, заметившие публикации Эйнтховена.
Первым стал профессор Казанского университета Александр Самойлов. Он очень похож на Эйнтховена: тоже рано потерял отца, разочаровался в медицине (поработав во время холерной эпидемии 1892 г.), ушел в физиологию. Самойлов сразу же познакомился с Эйнтховеном, и они стали друзьями. В Казани впервые был диагностирован по кардиограмме порок сердца и в первый раз прозвучала аббревиатура ЭКГ.
К 20-летию первой кардиограммы Самойлов послал Эйнтховену шуточное поздравление, которое просил зачитать вслух струнному гальванометру, так как тот «умеет хорошо и много писать (но не всегда достаточно ясно и порой слишком много) – читать же он совсем не может». Вот отрывок из этого письма: «Я почти влюблен в Вас, и если я хоть один день не писал с Вами, то чувствую, чего-то не хватает. Я откровенный человек и должен Вам сознаться, что бывали моменты, когда я Вас, уважаемый струнный гальванометр, хотел бы разбить на 1000 кусков… Ваши металлические части никогда меня не раздражали, но струна! Когда, наконец, приступаешь к опыту, то оказывается, что струна не хочет больше проводить или же начинает дрожать, как будто ее кто-то испугал или у нее приступ малярии (мы пробовали раз хину, но это не помогло)». А дальше – комплименты юбиляру.
Эйнтховен ответил в том же духе: «Струнный гальванометр в восторге от похвалы, высказанной в его адрес… Он ответил мне, что затруднения, касающиеся струн, могут быть устранены, если выписывать их из Америки, где механики изготовляют их прекрасно. Но во время чтения гальванометр вдруг рассвирепел: “Как это я не умею читать? Это невыносимая, ужасная клевета! Разве я не читаю самые сокровенные тайны человеческого сердца?”»
Все это говорилось о первой машине Эйнтховена, занимавшей две комнаты и требовавшей пять человек обслуги. Много с тех пор утекло воды и клетчатой фотобумаги. Эйнтховен получил Нобелевскую премию. Потом не стало его, не стало Самойлова, появились осцилляторы, электролампы, транзисторы. Но только 80 лет спустя промышленность выпустила прибор, который по чувствительности и точности превзошел первую громадную машину, изготовленную кустарным способом.
Этот пример Самойлов любил приводить в разговорах с разным советским начальством как иллюстрацию отношений науки и промышленности: «Все завоевания техники можно сравнить лишь с крохами со стола науки. Мы должны развивать науку, иначе наступит крах не только науки, но и техники».
53
Местное обезболивание новокаином
Альфред Эйнхорн и Генрих Браун
1904 год
27 ноября 1904 г. был запатентован и отправлен на клинические испытания препарат для местной анестезии, известный как новокаин. Это название – торговая марка, означающая новый, безопасный аналог кокаина.
Что с кокаиновой анестезией не все в порядке, стало ясно после самоубийства профессора Коломнина. Руководитель хирургической клиники Военно-медицинской академии 18 ноября 1886 г. делал операцию на прямой кишке молодой женщине с хронической сердечной недостаточностью. Ей был противопоказан хлороформный наркоз, и Сергей Петрович Коломнин решил испробовать совсем новую тогда методику местной анестезии. Единственным препаратом был кокаин, который начали использовать офтальмологи в 1884 г.
При закапывании раствора кокаина в глаз осложнений не возникало и можно было проводить любые операции. Но при подкожных инъекциях, а также при введении в мочевой пузырь, уретру, мошонку, кишки – отравления были нередки. Коломнин сделал клизму на целых полтора грамма кокаина. Во время операции пациентка чувствовала боль, а через три часа скончалась с явными признаками отравления. Информация попала в газету: корреспондент, путавший фистулотомию с трахеотомией, сообщал, что в академии врачи загубили человека ядом. Защищая честь клиники, знаменитый Сергей Петрович Боткин – покровитель Коломнина – заявил, что кокаин был с примесью. Но сам Коломнин чувствовал вину. Пять суток не мог он толком ни есть, ни спать. Наконец заперся в своей квартире, написал записку, что «хотел добра» и выстрелил в себя из револьвера «смит-вессон». В его левой руке был зажат скальпель – очевидно, на случай неудачного выстрела.
За первые 15 лет употребления кокаина только опубликованных случаев отравления при местной анестезии насчитывалось полторы сотни. Но выстрел Коломнина произвел огромное впечатление на врачей: такое поведение казалось редким даже по тем временам. Большинство вслед за Боткиным сказало себе: «Он был хороший человек, но душевнобольной. У каждого хирурга есть свое персональное кладбище, и профессионал должен уметь с этим жить». Нашлись, однако, единицы, поставившие себе задачу как-то «унять» кокаин и сделать его безопасным. Таким был Генрих Браун, хирург и зубной врач из Лейпцига.
Он воспроизводил в опытах на своем теле все, что по части местной анестезии проделывали коллеги в разных странах. Начали со снижения дозы. О полутора граммах больше речи не было, допустимое количество уменьшилось в 25 раз. Эксперименты на себе по дозировке кокаина стоили здоровья многим врачам, невольно ставшим наркоманами, в том числе великому хирургу Уильяму Холстеду.
Отрабатывались разные заменители, в первую очередь продукты разложения кокаина и его аналоги, найденные в листьях тропических растений. Инъекции одних Браун счел очень болезненными, других – опасными, третьих – неэффективными. Похоже, заколдованному кокаину не было альтернативы.
Вторым шагом было перетягивание резиновым жгутом (турникетом) – так называемое обескровливание конечностей, которые должны подвергнуться операции. Действительно, скорость всасывания яда и откачки его с кровью близятся к нулю. Браун обнаружил, что так эффект достигается намного меньшими дозами кокаина и обезболивание продолжается еще долгое время после удаления жгута. Это решало проблему при лечении панариция и вросшего ногтя. Но мочевой пузырь не изолируешь никаким жгутом. Нельзя также заморозить его распылением эфира, как делали дантисты. Требовалось нечто совсем иное.
