Коротков уже видел такие раны в Благовещенске, когда китайские бандиты во время «боксерского восстания» 1900 г. раздобыли японское оружие. При первом известии о войне с Японией он записался добровольцем в санитарный отряд Георгиевской общины сестер милосердия Красного Креста. Подошел к делу основательно. Захватил с собой всю литературу об аневризмах, начиная с трудов Пирогова, и новые приборы из Военно-медицинской академии.
Все это вылетело у него из головы, когда при посадке в поезд среди своих медсестер он увидел Елену Алексеевну. Коротков был хорош собой, недурно пел и очаровывал девушек, рисуя их портреты карандашами либо красками. Живопись – отличный повод провести с дамой несколько часов в доверительном разговоре. За подобными занятиями Коротков позабыл, что не предупредил о своем отъезде начальника академии. Только на китайской границе, со станции Маньчжурия, отбил он в Петербург телеграмму с просьбой отложить защиту диссертации до его возвращения с войны.
С того дня Елена Алексеевна находилась при нем неотлучно. Под Ляояном они вместе прыгали на ходу из одной теплушки с ранеными в другую, потому что конструкция таких вагонов не предусматривала переходов. В Харбине вместе мокли целый месяц под желтым ливнем. И вместе оперировали, с потерей в жаловании переведясь из лазарета Красного Креста в сводный военный госпиталь № 1. Туда по всему фронту собирали для Короткова раненых с подозрением на аневризму.
В те времена эту кровавую опухоль – размером у кого с орех, у кого с кулак – не всегда умели отличить от абсцесса. По вычитанной у Пирогова рекомендации Коротков стал выслушивать аневризмы фонендоскопом: даже если пульсация в них незаметна, течение крови внутри создает некоторый шум. Коротков лично оперировал 35 таких раненых: перевязывал артерии выше и ниже места повреждения, обычно удаляя мешок аневризмы.
Не все пациенты хорошо переносили операцию. У большинства кровообращение восстанавливалось мгновенно: кровь шла по коллатералям, которые окружают артерию, как боковые рукава – крупную реку. Такие обходные пути выручают при аневризме. Но как не у всех рек есть вторые русла, так не везде в теле человека развиты коллатерали. Каким образом до операции установить их наличие? Как предсказать, окончится ли перевязка артерии благополучно или недостаток кровоснабжения вызовет гангрену, так что лучше уж сразу ампутировать?
Коротков стал замерять ниже раны артериальное давление – если коллатерали пропускают крови вдоволь, оно должно достигать величины, которой хватит для обеспечения конечности. Интересно было, кстати, какая это величина: ее никто не знал. Использовался тонометр, который придумал итальянский пульмонолог Шипионе Рива-Роччи в 1896 г. Рива-Роччи сделал из отрезка велосипедной шины манжету, которая плотно охватывала конечность. Грушей нагнетали в шину воздух, пережимая артерию. Потом воздух медленно стравливался через кран, и давление в шине, при котором кровь начинала проходить под манжетой и прощупывался пульс, считалось равным максимальному (то есть верхнему, систолическому) артериальному давлению. Нижнего давления замерять не умели вовсе.
Коротков удлинил манжету Рива-Роччи, чтобы она могла охватить и бедро – при ранении в ногу. Он думал, что необходимое для нормализации давление должно достигать хотя бы 75 миллиметров ртутного столба против 120 в здоровой конечности. Оказалось, кровоснабжение восстанавливается и при 30, а в пальцах – всего при нескольких миллиметрах. Это было установлено 24 декабря 1904 г. опытом на пациенте, которого гангрена лишила всех пальцев, кроме мизинца. И это значило, что давление бывает не равно нулю, даже если пульс не заметен.
Привыкнув слушать фонендоскопом кровеносные сосуды при обследовании, Коротков делал это и при замерах давления. В начале 1905 г. он обнаружил, что при ослаблении манжеты в определенный момент слышны звуки, похожие на приглушенные удары бубна. Видимо, пережатый сосуд издает их, едва через него просачиваются первые капли крови, когда пульс еще неощутим. Если стравливать воздух дальше, звуки нарастают, затем исчезают. Коротков догадался, что в этот момент давление внутри манжеты падает ниже минимального (диастолического), так что сосуд больше не пережимается. Первые опыты измерения верхнего и нижнего давления выполнялись «на здоровом человеке», как писал Коротков, не уточняя, что это была Елена Алексеевна.
К тому времени она ждала ребенка. 14 апреля Коротковы подали в отставку и уехали с войны в Петербург. Николай Сергеевич предъявил свои наблюдения в клинике Фёдорова. Возможность предсказывать силу коллатералей с помощью тонометра произвела на хирургов громадное впечатление.
Но когда 21 ноября Коротков сообщил на научном совещании терапевтов о новом, гораздо более точном способе измерения давления, его здорово «покусали». Главная претензия состояла в том, что автор метода не знает природы своих звуков. Что, если их издает сердце и тогда при пороках, к примеру, они искажены? Идея узнать нижнее давление казалась и вовсе невероятной. Этого еще никто не делал даже за границей.
Коротков хотел ответить экспериментом, но сказалось напряжение полутора лет. Те же терапевты Военно-медицинской академии диагностировали туберкулез обоих легких и запретили подниматься с постели. Нужно было перележать обострение в больнице и немедленно сменить климат. И все же из последних сил он поставил свой опыт. Бедренная артерия собаки была изолирована от сердца зажимом. В артерию вводилась трубка, по которой под давлением, близким к природному, нагнетался раствор соли (время от времени Коротков снимал зажим и подпускал кровь, чтобы собака не лишилась конечности). При манипуляциях с тонометром отрезанная от сердца артерия с физраствором издавала все те же звуки. Коротков полагал, что причина в схлопывании и разлипании сосуда.
Так он и сказал на новом совещании 26 декабря. Опять прозвучали глубокие сомнения, пока слово не взял председатель. То был Михаил Владимирович Яновский, главный терапевт Военно-медицинской академии, а фактически всей армии. Он еще не видал Короткова, поскольку на предыдущем заседании отсутствовал. (Тогда умер Сеченов, и Яновский ездил на похороны.)
Начал председатель с того, что это не схлопывание, потому что для такого звука нужен воздух, а его в сосудах нет. Но и сердце тут ни при чем. Причина – звуковая волна, которую вызывает затрудненный ток крови, турбулентное течение (что впоследствии подтвердилось). А в остальном докладчик прав, резюмировал Яновский: «…должен сказать, что вы в своих наблюдениях обнаружили известную талантливость и остроумие. Вы легко подметили тот факт, мимо которого прошли многие исследователи, занимаясь этим вопросом». И терапевты стали выслушивать звуки Короткова при измерении давления. Сначала в Военно-медицинской академии, через год в Польше, через два в Германии, а через десять лет и в Америке.
У Коротковых родился сын. Чтобы прокормить семью и спастись от чахотки, Николай Сергеевич нанялся врачом на золотые прииски. Целебный воздух сосновых лесов остановил верхушечный процесс. Жена и сын проводили с доктором лето и осень, уезжая от суровой сибирской зимы в Европейскую Россию. В 1911 г., когда сыну Серёже пора было готовиться к экзаменам в гимназию, Елена Алексеевна оставила мальчика на зиму отцу, чтобы тот натаскал его по математике и русской речи. Коротков работал тогда в Андреевской больнице треста «Лензолото» и стал невольным свидетелем печально знаменитого Ленского расстрела. 17 апреля 1912 г. 250 бастующих рабочих были застрелены на улице, а еще столько же с ранениями попали в больницу Короткова. Несколько дней он не смыкал глаз и поседел, хотя ему только что исполнилось 38.
