Тот давний заговор 1908 г. был для профессора грехом молодости. Мониш – хороший невролог, ученик самых знаменитых специалистов того времени: Бабинского, чье имя носит важный симптом, и Сикара, сделавшего первую рентгенограмму с контрастом. Учителя очень любили Мониша как человека, но между собой говорили, что вряд ли он далеко пойдет в науке, слишком уж похож на Сирано де Бержерака: склонен к общественной деятельности, чуть что хватается за шпагу и вдобавок имеет авторские амбиции.
Действительно, если в 1901 г. юноши всей Европы получали представление о сексе из откровенных сцен в романах Флобера и Мопассана, то у португальской молодежи был иной источник знаний – докторская диссертация Мониша «Половая жизнь» (A vida sexual). Этот 600-страничный труд читается как роман и был написан с прицелом на публикацию. Очень быстро вся страна узнала, кто такой Эгаш Мониш, чем он и пользовался, чтобы избираться в депутаты. Трижды побывал в тюрьме – при монархии за критику королевской особы, за попытку свержения диктатора-фаворита и за дуэль. У португальских политиков было принято защищать свою честь с рапирой в руке. А уж нашему герою сам бог велел: он был потомком рыцаря Эгаша Мониша, знаменитого средневекового поэта-трубадура, и, будучи рожден как Антониу Каэтану ди Абреу Фрейри, взял себе имя славного предка.
Его последняя дуэль, пятая по счету, произошла в Париже, в 1919 г. Мониш как представитель Португалии готовил Версальский договор, решавший судьбу Европы после Первой мировой. Мало кто знает, что Португалия участвовала в боевых действиях на стороне Британии, Франции и России. Сражались португальцы на Западном фронте, понесли большие потери и такие расходы, что после перемирия им не на что было вернуть свой корпус домой. В таких условиях Мониш выговорил родине возможность покрыть часть военных расходов за счет побежденной Германии и кусочек немецкой колонии в Африке.
Пока шла работа над договором, в Португалии застрелили главу правительства, которое направило Мониша в Версаль. На смену профессору прислали политика Афонсу Кошту, который и втравил Португалию в войну. Кошта с ходу устроил Монишу разнос в присутствии всей делегации: и денег-то выторговал мало, и новая колония размером с гулькин нос – ничего не умеете, кроме как молотком по коленке стучать, так и сидите в своей клинике. Правда, сам Кошта впоследствии ничего большего на переговорах не добился. Но хамил он, будучи уверен, что ему ничего не будет: из-за приступа подагры Мониш не мог удержать в руках рапиру. А невропатолог все же вызвал обидчика на дуэль, поцарапал его и не дал себя заколоть. После этого случая он решил, что в политике Португальской Республики приличному человеку делать нечего. И ушел в бизнес.
Эгаш Мониш был из богатой семьи. Инвестировал он в дела наукоемкие. Сначала вкладывал средства в страховую компанию, где отвечал за расчеты медицинских рисков. Потом договорился с фирмой Nestlé и наладил в Португалии выпуск ее молочных продуктов. Но скоро стало ясно, что и в бизнесе не отсидишься.
Военные расходы подорвали португальскую экономику. Демократически избранные правительства никак не могли свести бюджет – им приходилось влезать в долги, чтобы угодить разным группам избирателей. Когда сменилось 44 премьера, власть захватили военные. Глава хунты генерал Кармона позвал на пост министра финансов экономиста Антониу Салазара. Тот приехал с убийственной программой: всю власть в стране должен получить министр финансов. Вложения в наукоемкий бизнес отменяются за ненадобностью. У Португалии есть колонии по всему экватору, и государство может неплохо жить продажей природных богатств. В первую очередь вольфрама: без вольфрама нет нормальных ламп накаливания – спрос гарантирован. Государство контролирует весь бизнес во благо народа, которому платят скромное жалованье, развлекая историческими праздниками, песнями фаду и фатимскими чудесами. Бедность населения делает страну привлекательной для туристов: розничные цены низкие. Пресса воспевает мудрость правительства, ругая либералов, коммунистов и социалистов. Стабильность обеспечивают армия и тайная полиция, на которые пойдет половина бюджета.
Генерал Кармона, когда лечился у Мониша, сказал, что напуган программой Салазара и уже отослал экономиста домой. Но доктор, зная слабохарактерность своего пациента, понял, что Салазар неизбежен, и надолго. Несогласным оставалось бежать из страны либо сдохнуть от желтой лихорадки на острове Сан-Томе, как героям баллад Сезарии Эворы. Потомка трубадуров эти варианты не устраивали, и он принялся за дело.
В те времена рентгенология бурно развивалась после открытия контраста, но человеческий мозг оставался невидимым. Кровеносные сосуды были неразличимы на рентгене, поэтому диагностировать опухоль мозга и указывать ее местонахождение у живых пациентов не умели. Изучив литературу по теме, Мониш взялся решить эту проблему.
Рассуждал он так: если на время пережать внутреннюю сонную артерию и впрыснуть в нее раствор бромида стронция, заполненные раствором сосуды мозга станут видимыми в рентгеновских лучах. Опыты на собаках дали прекрасные снимки. С пациентами университетской неврологической клиники в Лиссабоне все было намного сложней. Так как сам Мониш делать ничего не мог, работали его помощники – хирурги Антониу Мартинш и Алмейда Лима. Действуя наугад, они совершили все ошибки, которые только можно сделать при церебральной ангиографии.
В случае с первым пациентом они промахнулись иглой шприца мимо артерии. Второму стало больно, он ворочался на столе, и снимок не получился. У третьего, страдавшего паркинсонизмом, после инъекции прошел тремор, а снимок не удался. В случае с четвертым пациентом опять промахнулись мимо артерии, началась лихорадка. Тогда Антониу Мартинш решил при каждом исследовании делать разрез, чтобы видеть артерию и вводить шприц точно в нее.
У пятого больного снимок получился нечетким, а у шестого передержали лигатуру. Рентгенограмма показала только сонную артерию и часть передней мозговой артерии с образующимся на глазах тромбом. От этого тромба пациент через восемь часов скончался. Группа впала в мучительные раздумья. Может быть, вообще бросить эту затею, пока все живы и на свободе? В конце концов сочли, что это бром спровоцировал тромбоз. Решили перейти на соединения йода.
Седьмому больному вводили уже йодид натрия, но со страху отпустили лигатуру слишком рано, и снимок не получился. На восьмом пациенте у хирурга дрогнула рука, в шприц набралась кровь, и пять кубиков контраста оказались разбавлены тремя кубиками крови. И только с девятым пациентом, у которого была опухоль гипофиза, все сделали как надо и вовремя – разрез, лигатуру, инъекцию и снимок. С этой рентгенограммой Мониш примчался в Париж и там потряс до глубины души и Бабинского, и Сикара. Сетка сосудов головного мозга была видна как на учебном препарате.
Известие прогремело на весь мир. На родине завистники попытались затравить Мониша. Начальство запретило делать артериографию в лиссабонской клинике, а полиция получила донос, что либералы губят людей почем зря. Но в те дни как раз воцарялся Салазар, и властям стало не до медицины. А через три года, когда диктатор окончательно прибрал страну к рукам, церебральную ангиографию делали уже по всему свету.
