Анталкид трижды громко хлопнул в ладоши. Высокие резные двери отворились, и в зал вошла небольшая процессия. Впереди, окутанная облачком лёгкого покрывала, плавно выступала женщина с двумя зажжёнными лампионами; за нею следовали нарядные музыканты. Каждый из них в одной руке держал свой инструмент, а в другой — горящий светильник. Опустив лампионы перед пирующими, танцовщица медленно отступила назад, так что оказалась в центре круга из огней, расставленных её спутниками. Сами они незаметно и мягко удалились в полумрак зала, откуда вскоре полилась таинственно-завораживающая мелодия.
Лилейно-белые руки грациозным взмахом отбросили покрывало, ярче драгоценных камней сверкнули звёзды глаз, и началось то, что показалось Анталкиду неким мистическим чудом.
Спартанский посол любовался хореографической картиной, которую творила заключённая в яркий круг волшебница, и одновременно искоса наблюдал за Фарнабазом. Сначала равнодушие вельможи сменилось интересом, а затем — пристальным вниманием. Сатрап ловил каждую вспышку глаз Тиры, впивался взглядом в каждый изгиб её тела, наслаждался взмахами рук и ног, захваченный сложным вихрем-рисунком танца.
«Зачарован, — с неожиданной болью думал Анталкид, сам ощущая силу властного приказа и страстной мольбы, нежного призыва и трогательной надежды, — сатрап зачарован женщиной, могуществом равной Цирцее».
Музыка смолкла. Тира мягко опустилась, глубоко присев, близ ковра между парой светильников. Со стороны фигура танцовщицы с грациозно склонённой головой выглядела безжизненной, но самой ей казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Сквозь шум крови в ушах медленно, не сразу дошёл смысл слов Анталкида: «Она твоя, Фарнабаз». Тира качнулась и без чувств простёрлась на полу, только зазвенел драгоценный металл браслетов...
Резкий, проникающий в самый мозг запах заставил очнуться. Она нашла себя утопающей в пуховиках широкого мягкого ложа под бледно-розовым балдахином; сухонький старичок в остроконечной шапке и расшитом звёздами халате убрал от её лица смоченный ароматическим веществом комок хлопчатника и несколько раз взмахнул веером. Воздух большой красивой комнаты показался прохладным, чистым и свежим. Несколько хлопотавших вокруг женщин оживлённо заговорили на чужом языке.
«Радуются, что спасли для хозяина его новую дорогую игрушку», — подумала Тира.
Какой предательский удар, да ещё от человека, на которого она возлагала все надежды, что делало страдания особенно жестокими. Вновь рабыня, но уже не в Элладе, а в сердце Азии, после того, как в мыслях, уже свободная, она стремилась к Эгерсиду! Ну, нет, хватит. Никому не отнять у неё чувства внутренней свободы, так окрепшего в последние годы. Лучше мучения и смерть.
Она резко села в постели, подчиняясь порыву; в тот же миг дверь распахнулась и в комнату вошёл Фарнабаз. Даже застилавшая глаза горькая обида не помешала Тире отметить, как красив этот немолодой уже перс в шитом золотом гранатовом одеянии, с серебряными прядями в густых волнистых волосах и осанкой человека, привыкшего повелевать. Улыбка смягчала благородно-твёрдые черты лица, а глаза светились добротой, нежностью, радостью, и ещё показалось, что в них стоят... слёзы. Таким взглядом не смотрят на вожделенную женщину!
— Не волнуйся, дитя моё, ничто не угрожает тебе, — ласковым голосом произнёс Фарнабаз, — а любое твоё желание будет немедленно исполнено. Более того, — продолжал он, сев на низкое сиденье у изголовья ложа, — отныне ты свободна. Никто больше, в том числе и я, не является твоим хозяином и господином!
Лекарь-маг в шитом звёздами халате вновь был вынужден прибегнуть к своим средствам, так как Тира второй раз в эту ночь упала без чувств. Придя в себя, женщина с недоверием взглянула на державшего её руку вельможу: знает она, как покупают любовь!
— Ты можешь уехать куда угодно, лишь только почувствуешь себя лучше, — рассеивал её подозрения Фарнабаз, — хотя мне хотелось бы видеть тебя своей гостьей.
— Меня уже обманывали сегодня, — с горькой улыбкой ответила Тира, — и очень жестоко.
— Клянусь Митрой
[127], — сатрап с видом самым серьёзным поднял вверх правую руку. — Скажи мне только, откуда у тебя это? — притронулся он к серебряному деревцу, висевшему на шее танцовщицы.
— Оно было со мной столько, сколько я помню себя. Единственное, что осталось мне в память о матери.
— Помнишь ли ты её?
— Очень смутно, я была слишком мала, когда она была убита, ограблена и оклеветана неким мерзавцем.
— Значит, своего отца ты помнишь ещё меньше?
— Помню только ощущение от того, что высокий нарядный мужчина берёт меня на руки и поднимает под самый потолок. Сердце замирало!
— В каком городе происходило это?
— В Византии, знаю точно.
— Знаешь ли ты имя матери?
— Мне должно быть стыдно, но я не знаю.
— Посмотри на обратную сторону украшения, — изменившимся голосом произнёс вельможа, — там должна быть буква. Первая буква имени твоей матери.
— Да, здесь есть «Лямбда».
— Твою мать звали Лилия, и ты так похожа на неё!
— Но здесь есть ещё одна буква, почти стёртая...
— Первая буква имени твоего отца, имени Фарнабаз...
* * *
Анталкид, вернувшись в лагерь, неожиданно приказал готовиться к отъезду, и на следующий день посольство двинулось в обратный путь. Посол почти не разговаривал со своими спутниками, настроение его было плохим и по мере приближения к берегам Эгейского моря всё более ухудшалось.
Устное обещание Фарнабаза симпатизировать Спарте в её борьбе — слишком скромное достижение и не способно даже в какой-то мере оправдать его дипломатическое поражение в глазах эфоров, Герусии, граждан Спарты. Успех столь мелкий, что возникает вопрос, был ли он нужен? И нужно ли было платить за этот успех поступком, воспоминание о котором заставляет его, спартанского аристократа, испытывать муки стыда?
Ночами, уединившись в комнате постоялого двора, он писал, соскабливал строки с пергамента, размышлял и снова писал...
Уже на борту спешившего к берегам Эллады корабля вручил он доверенному помощнику опечатанный свиток:
— Передашь архонту Поликрату, если со мной случится что-нибудь...
Подробный план того, как нейтрализовать успех Пелопида. Исполнять его будут другие, не связанные с позором поражения в Сузах.
Бухта Прасима. Земля Лаконии. Спартиат может вернуться сюда победителем или... или мёртвым на щите, в знак того, что сделал всё для победы.
Анталкид удалил всех с носовой площадки корабля и, оставшись один, смотрел на приближавшийся берег. Широкий красный плащ посла не позволял его спутникам увидеть, как извлёк он из ножен кинжал. Анталкид приставил остриё к левой стороне груди и резким движением рук вогнал его в себя так, что мощный клинок пронзил сердце.
