Каменные стелы, обрамлявшие её, увеличивают волнение Ксандра — ведь каждая из них воздвигнута в честь одного из афинских героев, сражавшегося за своё отечество. Сколько их...
Сюда не доносится плеск струящихся неподалёку вод Кефиса, и лишь похожий на неторопливую беседу шелест широких листьев платанов да щебет птиц нарушают величественную тишину. Но даже пернатые создания, кажется, приглушают свои голоса, смущённые тем, что беззаботные крылья занесли их в эту обитель мудрости.
Статуи муз белели полированным мрамором среди раскидистых старых маслин, густокронных вязов, серебристых пирамид тополей; пышные кроны деревьев отбрасывали благодатную тень на зелёные лужайки, украшенные изваяниями могучего Геракла, шаловливого Эрота, самоотверженного Прометея, трудолюбивого Гефеста.
Деревья расступились, открывая старый гимнасий, служивший основным зданием школы. Близ входа, украшенного грозной предупредительной надписью «Не геометр да не войдёт!», о чём-то спорили, сопровождая слова резкими жестами, двое мужчин. Обрывки фраз прорвали благоговейную тишину и довольно бесцеремонно вернули Ксандра в действительность. Один из споривших, дородный мужчина с квадратным лицом, окаймлённым бородой, остался на месте; другой, сердито тряхнув локонами затейливой причёски, подхватил блеснувшей многочисленными перстнями рукой складку своего яркого гиматия и, шлёпая подошвами раззолоченных сандалий, украшавших его худые ноги, промчался мимо пришельцев. Ксандр успел увидеть его красное от обиды лицо и с удивлением обнаружил в принятом за одного из философов щёголе юношу, почти ровесника.
— Почтенный Спевсипп, желаю тебе благополучия! — воскликнул Зенон.
Мужчина несколько мгновений недоумённо смотрел на нежданных гостей. Потом в его глазах появилось осмысленное выражение, сменившееся искренней радостью. Раскинув толстые руки для объятий, он затопал навстречу учёному.
— О, Зенон! Тебя ли я вижу, друг мой? Хвала Гермесу, направившему стопы твои к садам и рощам Академии! Прости, — продолжал он, выпустив наконец гостя из кольца своих увесистых рук, — но этот настырный всё-таки вывел меня из состояния спокойствия и равновесия духа, приличного философу.
— Он показался мне слишком юным, чтобы вести учёный спор с таким мужем, как ты.
— Какой там учёный спор! Этот непоседа, наделённый умом поверхностным и характером вздорным, приехал в Афины проматывать полученное от своего достойного отца наследство. За что только не брался — обучался риторике в школе Исократа, пробовал заниматься врачеванием — в его-то годы! А кончил тем, что записался в пельтасты. Понятно, военная служба пришлась ему не по вкусу. Теперь он ждёт не дождётся, когда закончится срок подписанного им договора, а в свободное от воинских упражнений время сотрясает меня требованиями принять его в число учеников великого Платона!
— Кто же он?
— Некий Аристотель из Стагир.
— Стагиры? Город близ Македонии! Знаю, ведь именно оттуда родом прекрасный врач Никомах. Помню до сих пор весьма полезные беседы с ним.
— Представь себе, Аристотель и есть сын того самого знаменитого врача.
— Значит, медицина потеряла одного из лучших своих представителей. Печальное известие. Послушай, Спевсипп, быть может, следует отнестись к желанию Аристотеля с большим вниманием? Наверняка он унаследовал хотя бы часть способностей своего отца. Они непременно проявятся при мудром наставничестве и умелом обучении.
— Но его непоследовательность!
— Вполне понятное стремление молодого человека испробовать всё, свидетельство любознательности.
— Но его преувеличенное внимание к собственной наружности! Согласись, это не свойство истинного философа.
— Это свойство юности, дорогой Спевсипп. Пройдёт вместе с нею, к сожалению. Если ты не возражаешь, я побеседую с ним. Вдруг мои догадки окажутся правильными? Тогда мы представим его твоему великому дяде. Где мне найти Аристотеля?
— Не трудись, завтра он снова будет штурмовать ворота Академии, как только сменит одежду пехотинца на убранство афинского щёголя.
— Какая настойчивость!
— Что же касается моего дяди, великого Платона, то его сейчас нет в Афинах. По настоятельной просьбе некоторых видных сиракузских политиков он уехал в Сицилию с целью убедить тирана Дионисия Младшего создать новое законодательство и изменить к лучшему государственный строй.
— Как же я в своих странствиях пропустил такую важную новость? — Зенон выглядел и разочарованным и озабоченным одновременно. — Скажу тебе, она меня испугала: воздействие на тирана — занятие неблагодарное и опасное. Неужели мой друг забыл, чем закончилось его первое путешествие на этот злополучный остров
[130]? Нам остаётся надеяться на лучшее. Взгляни на этого юношу, — Зенон указал на Ксандра, молчаливо стоявшего в стороне, — я шёл сюда, рассчитывая подарить Платону нового достойного ученика... Теперь, должно быть, нам придётся продолжить свой путь.
— Теперь вам придётся совершить омовение после дальней дороги и отобедать вместе с преподавателями и слушателями в трапезной; тем временем приготовят помещение для отдыха. Что же это? Я разговариваю с редким и дорогим гостем у входа, забыв о законах гостеприимства? А всё из-за этого Аристотеля! Кстати, в трапезной тебя встретит Евдокс из Книда: именно он замещает Платона в качестве главы Академии. Ведь вы знакомы?
Евдокс из Книда! Замечательный философ, астроном, геометр и вдобавок действительно давний знакомец Зенона, он без особого труда уговорил гостя остаться для обучения слушателей. В самом деле, разве можно отказаться от собранной здесь прекрасной библиотеки, от возможности изучить ещё не знакомые труды Платона, общаться с лучшими учёными Эллады, преподающими в этих стенах?
К радости Ксандра, он стал слушателем Академии, не расставшись при этом со своим учителем. Евдокс беседовал с юношей и остался доволен: не зря Зенон был так уверен в ученике.
Началась необыкновенная, невиданная прежде жизнь. Утром обитатели Академии просыпались от сильного монотонного звука флейты — это играла «ночная клепсидра», хитроумное устройство из резервуаров для воды и воздуха, трубок, клапанов и музыкального инструмента, изобретённого самим Платоном. Налей в клепсидру воды — и ровно через шесть часов её голос возвестит начало нового дня. Немногочисленные служители накрывают в трапезной завтрак — скромный, как и все остальные приёмы пищи. Здесь принято воздерживаться от мяса, чтобы не возбуждать чувственность. Овощи, фрукты, смоквы, молоко — вот и всё, что украшает стол философов.
Утренние часы заняты лекциями по трудным вопросам философии Платона. Читают их те, чьи имена известны всему учёному миру Эллады — Евдокс, Спевсипп, Зенон... следом идут занятия по математике, астрономии, литературе, законодательству различных государств, естественные науки... в послеобеденные часы обычно преподавали помощники наставников из числа наиболее опытных старших учеников. Спали мало — молодых людей приучали бодрствовать и размышлять в ночной тишине.
