Зенон погрузился в сокровища мысли, молчаливо хранившиеся на полках академической библиотеки. Он отрывался от свитков папируса только для чтения лекций, учёных бесед и короткого сна, да ещё находил время для прогулок по Афинам со своим учеником: необходимо показать юноше этот замечательный город.
Прекрасно-лёгкая беломраморная громада Парфенона, сияющая стройными колоннами на фоне голубого неба; дивные линии храма, кажется, не нуждаются в украшениях, но вот барельефы — к созданию этих произведений искусства причастен и сам Сократ.
Величественная статуя богини Афины, покровительницы города...
— Чудесный скульптор Фидий, — пояснял учитель, — сумел предвидеть, как изменится вид поднятой на высокий пьедестал фигуры, и изготовил её как бы вытянутой в длину. Граждане хотели судить мастера за искажение облика богини, но он убедил их поставить скульптуру на приготовленное место, и тогда взорам восхищенных людей явилось чудо...
— Чувствую, над этим изваянием трудился кто-то другой, — Ксандр остановился около грубой статуи в рост человека.
— Прежде не видел я здесь подобного уродца, — удивился Зенон, — постой, надпись гласит, что это наш знакомый, Александр Ферский! Почтеннейший, — обратился он к проходившему афинянину, — за какие заслуги удостоился правитель Фессалии памятника в Афинах?
— Знайте, чужеземцы: статуя Александра Ферского установлена здесь в благодарность, так как он не раз дарил нашему городу большие суммы денег, — важно ответил тот и направился дальше.
— Видишь, Ксандр, демократия и тирания отлично поладили друг с другом, — задумчиво произнёс учитель, — ещё одно доказательство того, что дело вовсе не в способе правления. Но пройдём в Пинакотеку, где собраны замечательные картины. Ты увидишь, что могут творить настоящие живописцы при помощи восковых красок...
Зенон не забыл о молодом человеке, так настойчиво стучавшем в двери Академии. Аристотель занял своё место среди слушателей, доставляя удовольствие учёным пытливостью и быстротой своего ума, но в то же время раздражая старших наставников нарядной одеждой, вычурными причёсками и блестящими украшениями. Занимался он в послеобеденные часы — первая половина дня была занята обязательными для пельтастов воинскими упражнениями.
Молю богов о ниспослании покоя землям Эллады по крайней мере до окончания моей службы, — сетовал он Ксандру, чьи познания в медицине уважал, — иначе придётся выступить в поход и проститься с Академией, пусть на время.
Тем не менее Аристотель неизменно был в числе лучших учеников, легко постигая за один час то, на что другим требовался целый день.
— Нет ли среди пельтастов воина по имени Навбол? — спросил его однажды Ксандр, вспомнив попутчика по морскому путешествию. — Быть может, тебе доводилось слышать о нём?
Кажется, некто с таким именем пытался наняться на службу. Он родом с Крита, не так ли? Как воин был хорош, но выбрал не лучший способ повысить себе цену, перечисляя всех, кому служил прежде. Ну а наши командиры рассудили иначе и отказались от услуг того, кто так часто меняет хозяев. После этого Навбол отправился в Спарту.
И тут же принялся советовать косноязычному Демосфену учиться говорить с мелкими камешками во рту, уверяя, что именно так исправляют речь в школе знаменитого Исократа:
— Ты не веришь? Но ещё два года назад я и сам безобразно шепелявил. А теперь суди, — он принял картинную позу и продекламировал отрывок из «Илиады».
Каково же было удивление слушателей, когда Демосфен в самом деле последовал этому совету!
Аристотель, с одной стороны, открыто тяготился военной службой, мешавшей ему полностью отдаться науке, а с другой — давал понять однокашникам, что он единственный из них, кто живёт полноценной жизнью и знает все афинские новости.
— Вы здесь сидите и превращаетесь в настоящих схоластов
[131], а между тем завтра состоится суд над Тимагором, послом к персидскому царю Артаксерксу! Между прочим, Ксандр, ты мог бы поговорить с Зеноном: пусть он попросит Евдокса разрешить вам присутствовать при этом событии. Подумайте, ведь только идиоты
[132] могут пренебречь таким поучительным уроком!..
Леонт отёр выступивший на лбу пот: судебное разбирательство по обвинению Тимагора во взяточничестве и предательстве интересов отечества началось. Собрание пятисот
[133] приглушённо шумело, уясняя содержание обвинительной речи. Молодые философы, затаив дыхание, внимали негромким пояснениям Евдокса:
— Обратите внимание, Леонт в своём выступлении сосредоточился на корыстолюбии, высокомерии и заносчивости Тимагора, а также на том, что он поддерживал Пелопида, по сути, присоединился к фиванцу. Даже не забыл упомянуть, что первый посол отказался спать с ним в одной палатке.
Все понимают, что речь идёт о предательстве интересов отечества за фиванские деньги, но прямых улик нет. Косвенно подарки царя можно также рассматривать как фиванские посулы, ибо персидский владыка держит сторону беотийцев, но строго доказать и этот пункт невозможно...
Слова наставника были прерваны вспышкой громкого смеха: один из свидетелей, Эпикрат, без стеснения признался, что сам получал подарки от царя, после чего вдруг заявил:
— И вообще я предлагаю уважаемому собранию ежегодно вместо девяти архонтов
[134] выбирать девять послов к персидскому царю — для них это верный способ разбогатеть!
— Удачная шутка нарушила гармонию между разумом и чувствами судей, склоняя их к приговору более мягкому, — произнёс Зенон, — учитесь, юноши!
Между тем очередной свидетель обвинения трудился над живописанием картины мрачного будущего, ожидавшего родной город из-за того, что посол Тимагор забыл интересы родины.
— Так и случилось бы, — трагическим голосом вещал оратор, — не приложи Афины и Спарта титанических усилий для срыва общеэллинского договора, выгодного ненасытным фиванцам. Подумайте, сколько стоили нам эти усилия; никакие подарки Тимагора не восполнят понесённых издержек, оплаченных в конечном счёте всеми присутствующими здесь гражданами из своего кошелька!
— Удар в больное место, — воскликнул Аристотель, — Тимагор обречён.
Действительно, речь обвиняемого в свою защиту была сбивчива и малоубедительна. Он не опровергал обвинение доводами, а лишь клялся в верной службе Афинам, вспоминал былые заслуги и слезливо просил о снисхождении. И пока члены собрания выражали свой приговор, опуская в урну чёрный камешек, означавший смерть, или белый — изгнание, Тимагор сидел, сотрясаясь от рыданий. Когда результаты голосования были подсчитаны и глашатай громко объявил приговор — смерть, — ноги отказали государственному мужу, и двое полицейских-скифов, подхватив его под руки, повлекли навстречу чаше с цикутой...
