Наёмники рванулись к телу поверженного, как волки к добыче: они забыли об оцепеневших на мгновение, но готовых к атаке шеренгах противника, зато хорошо помнили о награде, обещанной тираном за голову Пелопида. Подобие восстановленного Александром строя перестало существовать.
Руки желающих разбогатеть не успели коснуться тела беотарха. Ополченцы бросились на врага в неудержимом порыве. Гоплиты ферского тирана пятились всё быстрее, и тут удар подоспевшей кавалерии решил исход боя.
Войско Александра превратилось в охваченную паникой толпу, где каждый искал спасения в беспорядочном бегстве.
Весть о гибели командующего уже дошла до начальника кавалерии, и голосом громким, почти как у великого беотарха, он требовал от своих всадников не щадить врагов. Не менее половины тех, кого привёл сюда Александр, нашли смерть на холмах Киноскефал. Сам тиран в окружении горсти телохранителей и приближённых бежал, бросив свою позолоченную колесницу и богатую лагерную утварь. Им удалось уйти — благодаря отборным, не утомлённым битвой скакунам.
Преследование было стихийным и не имело другой цели, кроме мести за Пелопида, а потому скоро прекратилось. Всадники вернулись туда, где несчастные победители, не снимая доспехов, молчаливо стояли вокруг тела своего павшего в битве вождя.
— Трофей! Воздвигнем трофей в честь одержанной им победы! — раздался чей-то крик.
В наступившей темноте по недавнему полю боя разбрелись многочисленные светлячки — это были факелы воинов, собиравших оружие поверженных врагов. Горы панцирей, щитов, мечей, копий росли справа и слева от тела Пелопида, и мрачно смотрели на него пустые глазницы тускло блестевших в багровых отсветах пламени шлемов. Ополченцы в знак скорби стригли свои волосы и гривы лошадей.
Эпистолярий одиноко сидел в палатке над чистым листом папируса: давно высохла сепия на тростниковой палочке в его руке, а он всё ещё не нашёл слов для донесения о гибели беотарха.
— Старейшины и высшие командиры Фессалии хотят видеть тебя, — доложил начальник стражи.
Скорбные лица, остриженные головы, запёкшаяся на доспехах кровь — фессалийцы в знак памяти о Пелопиде не перевязывали свои раны.
— Вот что мы хотим сказать тебе, — выступил вперёд один из почтенных старцев. — Прости, что потревожили тебя в скорби, но пойми и поверь, для нас это несчастье ещё горше. Вы, фиванцы, лишились только замечательного военачальника и государственного мужа, а мы — и военачальника, и нашей свободы. Как осмелимся мы теперь просить у вас другого полководца, не вернув Пелопида? Поэтому мы хотим направить своих послов в Фивы просить о милости, которая в таком ужасном горе послужит нам и к чести и к утешению — убрать и похоронить Пелопида здесь, на фессалийской земле...
Весть о гибели великого фиванца разнеслась с невероятной быстротой. Навстречу возвращавшимся из похода войскам, чей марш больше напоминал траурную процессию, выходили городские власти, жрецы, юноши и мальчики в белых одеждах несли в дань погибшему трофеи, венки, золотое вооружение...
Тем временем Александр убрался подальше на север Фессалии. Там, в ещё подвластных ему областях, тиран приказал чествовать себя как победителя:
— Пелопид лишил меня войска? Зато я лишил его жизни и доказал, что являюсь самым могущественным властителем в Элладе, — раздавалась его пьяная похвальба на непрерывных пирах. — Мой злейший враг не воскреснет более, тогда как новое войско я наберу завтра же...
В самом деле, бывалые наёмники собирали бежавших из-под Киноскефал воинов, забирали боеспособных мужчин из городов и селений, формировали, обучали, сколачивали новые подразделения. Когда численность войска достигла пяти тысяч человек, Александр вознамерился обрушиться на южную Фессалию и покарать её жителей, осмелившихся бросить ему вызов, но приближённые дружно отговорили его от поспешного шага:
— Дух Пелопида всё ещё объединяет и вдохновляет твоих врагов. Слышал, какие похороны устроили они беотарху? Такие не описывал даже Гомер в своих поэмах. Лучше выждать благоприятное время, численность же войска возрастёт ещё больше...
Александр слушал, находил речи разумными и продолжал тешить себя разгулом в предвкушении жестокого наказания, которому он подвергнет непокорных, до тех пор пока восьмитысячное фиванское войско не вступило в Фессалию! Это были те самые силы, чей поход отложили из-за неблагоприятного знамения; теперь Фивы направили их для возмездия за гибель беотарха.
Два фиванских стратега, Малкит и Диогетон, опираясь на поддержку городов южной Фессалии, решительно продвигались на север, и вскоре прижатый к границам союзной Фивам Македонии тиран оказался в безвыходном положении. Дать сражение — значит обречь себя на верный разгром, потерю власти, гибель; завязать переговоры — значит оставить какую-то надежду, и вот уполномоченные Александра прибыли в стан противника.
Малкит и Диогетон посовещались с командирами, поинтересовались у жрецов, какова воля богов, и решили избежать напрасного кровопролития. Нелёгкие условия пришлось принять тирану — он лишался власти над всеми городами Фессалии и удалялся в свои Феры, освобождал магнесийцев и фтиотидских ахейцев, выводил гарнизоны из их городов, а также выплачивал Фивам немало золота и серебра. Власть над Ферами ему была оставлена за клятву выступить вместе с фиванцами по их приказу против любого врага, куда бы они его не повели.
* * *
— Ты думаешь, дух Пелопида чувствует себя отомщённым? — лицо Харона полыхало от возмущения. Он только что яростно оспаривал решение совета беотархов, решившего утвердить результаты переговоров Малкита и Диогетона с Александром, и не понимал, почему лучший друг погибшего, беотарх Эпаминонд, в течение всего заседания хранил мрачное молчание. Харон отыскал Эпаминонда на стене Кадмеи, куда тот поднялся, чтобы побыть в одиночестве, и решил высказать ему недоумение.
— Мы сохранили жизнь по крайней мере тысяче фиванцев, — обернулся к соратнику Эпаминонд, — и добились того, чего так хотел Пелопид. Голова тирана, поверь, не стоит тысячи наших воинов, которым ещё предстоит скрестить оружие со спартиатами, а быть может и с афинянами. Отмщение же произойдёт путём, угодным богам, и в удобное богам время...
Харон с удивлением воззрился на Эпаминонда, но лицо беотарха было непроницаемо.
* * *
Александр вернулся в Феры в сопровождении длинного, хотя и потрёпанного, хвоста приближённых, а также тысячи отборных наёмников, наиболее преданных и прикормленных. Несколько первых дней прошли — по крайней мере, для местных жителей — в тяжёлом ожидании, а затем тиран вызвал в свой дворец архонтов.
— Власть моя отныне прочна, как никогда, — заявил он седобородым старцам, — ибо опирается на дружбу могущественных Фив, подаренную мне милостью богов. Я желаю, чтобы все горожане твёрдо поняли и усвоили это.
Начавшаяся череда пышных охот и оргий свидетельствовала, что Александр пришёл в своё обычное состояние, а его наёмники чувствовали себя словно в завоёванном городе. Правда, половину из них пришлось рассчитать — Феры были не в состоянии прокормить такое количество рослых молодцов. Получив серебро за службу, а также деньги и продовольствие на дорогу до Карфагена, искатели приключений напоследок тряхнули город безудержным разгулом и отбыли за его стены.
