Спартиаты погибали десятками и сотнями. Гибли в бесплодных попытках остановить эту громадную живую боевую машину или прорваться сквозь чащу острого железа к тем, кто крепко держал в руках древки страшного в своей массе оружия.
Бесполезно. Бесполезно всё — проведённое в лишениях детство, долгие занятия в палестрах и на стадионах, жестокие кулачные бои на Платанистах, кровь, обагрившая алтарь Артемиды-Орфии, где тебя пороли до потери сознания, проверяя способность переносить боль, охоты на несчастных илотов и суровая добровольная бедность многих поколений, принятая ради одоления врагов Спарты. Всё это оказалось ничем по сравнению с исполинской силой страшного детища военного гения Эпаминонда.
Фронт спартанской фаланги изогнулся червяком и опасно истончился в том месте, где его дробил «священный отряд», напрягся в последнем отчаянном усилии, разорвался и лопнул. Союзники спартиатов оставили строй и бежали, бросая щиты, прочь, подальше от неуязвимого фиванского чудища, прямо под мечи и грохочущие копыта фивано-фессалийской конной лавы — закончив преследование, она возвращалась на поле сражения.
Сотни две спартиатов, каждый сам за себя, ещё отчаянно бьются перед притупившимся наконечником ударного клина и падают, устилая красными плащами дорогу победителям. Правый фланг лаконского монолита — вернее, его остатки — был свернут в бесформенную массу, и скос ударного клина беспощадно строгал её сталью, готовя к окончательному уничтожению ударом короткого левого крыла-фаланги.
Сердце Ификрата сжалось — нет, не от вида множества павших, но от сознания неуязвимости вражеского боевого порядка. С ним невозможно бороться. Что могут противопоставить страшной ударной силе афинский стратег и его бойцы? Только решимость стоять насмерть, достойную славы Афин и своей воинской чести.
Левое крыло у основания фиванского клина уже подходит к остаткам спартанского войска, а правый скос вот-вот ударит по его пельтастам. Разрозненные группы противника, того, что ещё недавно бесновался перед афинскими шеренгами, поспешно убираются, освобождая место для забрызганных лаконской кровью сариссофоров
[149].
— Дети мои! — во всю мощь лёгких закричал Ификрат. — Будем достойны славы отечества!
Напряглись гоплиты, изготовились пельтасты, феты достали последние стрелы из опустевших колчанов...
Тяжёлый гул, похожий на раскаты приближающейся грозы, заставил стратега обернуться назад: там, в клубах пыли, фивано-фессалийская кавалерия рубила мечами, колола копьями и топтала копытами коней бежавших с поля боя союзников спартиатов. Скоро она закончит свою кровавую работу и будет здесь. Это конец!
Между тем горсть воинов в красных плащах тесным строем шла в последнюю, безнадёжную атаку. Это полемарх Антикрат сумел собрать немногих живых бойцов своей моры и теперь вёл их на героическую гибель во имя Спарты.
— Славная доля, в передних рядах с врагами сражаясь, смерть за отчизну принять! — хриплым голосом выкрикивал полемарх слова боевого гимна, сжимая рукоять короткого меча.
О, если бы рядом был Эгерсид, убитый теми, у кого боги отняли разум! Вот кто умел врубиться в ряды сариссофоров. Как он сделал это при Левктрах?
Косым ударом щита влево Антикрат отбил несколько устремлённых к нему копий, клинком и закованным в бронзу предплечьем отразил ещё одну сариссу вправо и, не обращая внимания на скользнувшее по бедру лезвие, вломился в фиванский строй.
Его воины, шедшие рядом и следом, гибли на копьях, склоняли их тяжестью своих тел, выигрывая для полемарха драгоценные мгновения. Тот действовал молниеносно — недаром в своё время уступал в рукопашной схватке разве что самому Эгерсиду.
Прежде чем бойцы «священного отряда» поняли, что произошло, Антикрат сразил ближайшего сариссофора и с разворотом влево всадил меч в бок фиванцу в чёрном хитоне, голосом и жестами увлекавшему копьеносцев вперёд. Он был так занят своим делом, что даже не заметил прорвавшегося к нему спартиата.
Лёгкий панцирь фиванца окрасился кровью; захлебнувшись на полуслове, он осел на землю, и в тот же миг несколько одновременных ударов повергли нападавшего рядом.
Ближайшие воины побросали копья, подхватили раненого фиванца и, уложив на щит, подняли над строем.
— Эпаминонд убит! Стратег погиб! — волнами летела по шеренгам тревожная весть, обгоняя плывущее над шлемами тело — его передавали на руках от остановившегося в замешательстве острия ударного клина в тыл боевого порядка.
Двое израненных спартиатов, чудом уцелевших в отчаянной контратаке Антикрата, воспользовались расстройством в рядах противника и утащили за ноги своего командира — оглушённого, окровавленного, но живого.
Ификрат не понял, почему живая боевая машина фиванцев прекратила убийственный ход. Только что ударный клин своим скосом легко, словно триера рыбачью лодку, отбросил и изогнул правый фланг фиванского монолита. Самое время развивать успех! Стратег мысленно приготовился к худшему, но ужасное детище Эпаминонда вдруг остановилось, как бы исчерпав отпущенный ему запас движения. Ещё грозит острой стальной щетиной, ещё дышит тысячами разгорячённых глоток, но опытный полководец чувствовал, как угасает в этом чудовище то, что заставляло его неумолимо идти вперёд, сокрушать и убивать.
Афинский командующий видел плывущий над строем противника щит с распростёртым телом, но придал этому гораздо меньше значения, нежели копьям ударного клина, нависшей с фронта фаланге фиванских союзников и тяжёлой коннице в своём тылу. Почему противник бездействует? Ведь положение афинян безнадёжно, и как бы доблестно ни сражались пельтасты, они обречены. Всего лишь сотня шагов отделяет Эпаминонда от цели, к которой он шёл так долго...
Между тем главные силы фиванцев стояли на месте, и хотя то здесь, то там ещё вспыхивали отдельные схватки, это были огни уже догорающего пожара.
Кавалеристы и легковооружённые пехотинцы охотились за отдельными спартанскими и афинскими бойцами, нападали на небольшие группы, отрезанные от общего строя, и не трогали тех, кто мог оказать достойное сопротивление.
Остатки правого крыла лаконской фаланги сбились в ощетиненный копьями круг. Здесь были отменные воины во главе с самим Агесилаем, и они приготовились как можно дороже отдать свою жизнь.
Фиванские всадники гарцевали в нескольких шагах, выкрикивали оскорбления и насмешки, метали в людскую массу дротики, но дальше дело не шло. Один из них погнал коня рысью в обход оборонительного круга так близко, что лишь поднятая вперёд ладонью правая рука да слова, что выкрикивал он молодым голосом, удержали многих от соблазна достать его копьём.
— Лисикл! Лохагос Лисикл! Я, Ксандр, ищу тебя!
Спартиаты передавали слова соседям в глубину строя: кажется, кому-то из них хотят предложить поединок. Что ж, одним фиванцем будет меньше...
Резкий злой голос заставил всадника натянуть поводья:
