Спартанский флот благополучно достиг острова. Мнасипп беспрепятственно высадил войска, осадил столицу с суши, блокировал её с моря и начал опустошать заботливо ухоженную страну. Наёмники с упоением предались грабежу и удовлетворением своих скотских страстей, подавая не лучший пример лаконским воинам, вскоре сравнявшимся с ними в подобных доблестях.
Мнасипп с его умом скорее смекалистым, чем глубоким, не заметил, чем грозит ему такой ход событий. Более того, он и сам пустился в безудержный разгул. Вдобавок ко всему спартанский военачальник поддался алчности и перестал платить деньги наёмникам, заявив, что у них и так неплохие доходы от грабежей. Напрасно предупреждали его, что всё это неизбежно приведёт лишь к разложению войск и падению дисциплины. Пренебрежение службой дошло до того, что шесть сотен афинских пельтастов — передовой отряд союзника — ночью высадились на берег и спокойно проникли в осаждённый город.
Помощь действительно была близка: возмущённые афиняне так спешили преподать вероломной Спарте очередной урок морской войны, что даже отстранили от командования флотом увенчанного лаврами недавних побед наварха Тимофея — из-за медлительности в подготовке к походу. На самом деле то, что казалось медлительностью, было основательностью и предусмотрительностью прославленного флотоводца: он готовил силы для верной победы!
Особенно огорчало Тимофея то, что приготовления были почти уже завершены и его флот, это великолепное орудие для разгрома противника и добывания славы, достался другому — стратегу Ификрату, чьи военные таланты были известны всей Элладе. Но так как первый стратег Афин был всё же сухопутным полководцем, ему в помощь назначили наварха Хабрия — того самого, что недавно разбил спартанский флот Поллида и сорвал попытку морской блокады Аттики. Армада из семидесяти боевых кораблей двинулась в обход Пелопоннеса, и ничто не могло остановить её. Но роковая развязка наступила даже раньше, чем предполагал Агесилай.
Царь обхватил голову руками и закрыл глаза: события, изложенные в письме Гипперменом, эпистолярием злосчастного Мнасиппа, тяжёлым видением проходили перед мысленным взором.
Керкира была на грани падения. Защитники города терпели ужасный голод, и только надежда на близкую помощь Афин поддерживала их мужество. Жители массами бежали из-за стен. Осаждающие ловили их и тут же перепродавали многочисленным работорговцам, слетевшимся на войну, как стервятники на падаль.
Мнасипп, видя это, окончательно успокоился, стал ещё небрежнее в службе и ещё безудержнее в разгуле. Разложение спартанского войска стало катастрофическим, и тогда осаждённые решились на отчаянную вылазку.
Лаконские воины передовых отрядов, выдвинутых к воротам Керкиры, совершенно не ожидали такой дерзости со стороны почти уморённого голодом противника и были частью пленены, частью перебиты на месте.
Спартанский командующий на этот раз оказался трезвым. Он обрушился на окружающих, ругал и обвинял их в случившемся, и только утолив первую вспышку безумной ярости принялся лихорадочно собирать оказавшиеся под рукой войска. Их было удручающе мало — большая часть воинов бродила по острову в поисках добычи.
Мнасипп в бешенстве потребовал от полемархов и лохагосов поставить в строй наёмников — они смотрели на происходящее, словно зрители. Командиры возразили, что их невозможно заставить повиноваться, так как те уже два месяца не получали жалованья. Они действительно ничего не могли поделать с обиженными искателями удачи, хотя разъярённый Мнасипп ругал их площадной бранью и даже бил палкой.
Уныло шли в бой немногочисленные ряды лаконцев; и всё же им удалось оттеснить противника до самых стен Керкиры, к городскому кладбищу. Здесь осаждённые укрылись за каменными надгробиями и встретили спартиатов градом дротиков и стрел.
Откуда у только что разбитого в рукопашном бою противника столько метательных снарядов? Может быть, их заранее припасли именно здесь? Если бы спартанский военачальник задал себе этот вопрос, то понял бы, что действует так, как того хочет... противник! Но обезумевший Мнасипп дрался в первой шеренге как простой воин и лишними размышлениями себя не утруждал. Свои обязанности военачальника он сейчас понимал лишь в том, чтобы гнать вперёд бывших поблизости воинов, и атака другого отряда керкирцев, вышедшего через противоположные ворота и скрытно приблизившегося к месту боя, оказалась внезапной!
Уда]) пришёлся по левому флангу, где сражались наёмники — те, кого силой оружия и обещанием щедрого вознаграждения удалось поставить в строй. Бравые вояки побежали, и в это время первый отряд осаждённых оставил надгробия-укрытия и перешёл в контратаку!
Лаконский центр, где сражался Мнасипп, подвергся ударам с двух сторон, а из городских ворот на помощь своим воинам спешили толпы горожан — все, кто мог носить оружие.
Вскоре всё было кончено. Гибель спартанского военачальника ускорила поражение и бегство войск, которыми он руководил столь легкомысленно. Керкирцы не решились на глубокое преследование; только это спасло лаконцев от полного разгрома.
Эпистолярий Гиппермен вновь собрал разбитые войска. Их было немало — опасность заставила вернуться в лагерь всех, кто промышлял грабежом. Тем не менее о продолжении осады думать не приходилось — афинский флот был уже недалеко. Оставалось перейти на западную часть острова, собрать все корабли и суда и эвакуироваться в Левкиду.
Хладнокровный, рассудительный Гиппермен... вот кого следовало бы назначить командующим, подумал Агесилай. Но эфорам и архонтам больше импонировала крикливость и грубость Мнасиппа.
Такое же сообщение направлено в Герусию; значит, скоро следует ждать делегацию оттуда, прибудут и эфоры. Всегда вспоминают о старом царе, когда наделают ошибок. Слишком поздно вспоминают...
— Не время, царь, искать обидные упрёки, — рокотал внушительный голос Поликрата. — Сейчас, когда любимому отечеству грозит беда, следует искать мудрые решения!
Решение? Его можно найти. Но претворить в жизнь удастся только тогда, когда вы осознаете глубину грозящей опасности. Отныне путь у нас один, и отклонение в сторону хоть на шаг означает падение в бездну!
Внезапно Агесилаю стало тяжело: кого он пытается убедить? Всё равно эти люди направят события в гибельное русло, едва им покажется, что опасность миновала. Не хотят, не могут понять, что войны выигрываются не только доблестью и силой.
— Скажите, — продолжал Агесилай, — где возьмут афиняне деньги для содержания флота Ификрата, ещё более могущественного, чем флот Тимофея? Они получили то, что хотели, и теперь постараются закрепить успех соглашением. Так что можете не опасаться высадок противника в Пелопоннесе — они только повредят переговорам.
— Но наши войска под командованием Гиппермена сейчас в Левкиде. Ификрат идёт туда, и столкновение неизбежно, — подал голос один из архонтов.
— Верно, — согласился Агесилай, — насколько я знаю этого стратега, он постарается добиться сражения. Победа прибавит ему славы, а главное, усилит позицию Афин на переговорах. Пусть Гиппермен уводит корабли вдоль берегов Акарнании в Коринфский залив. Высадим войска в Кирре и сосредоточим в Фокиде. Затем направим туда все наши силы — все, какие только сможем собрать!
