— К чему твои слова?
— Ты получишь свободу и свой меч, чтобы содействовать благу Спарты, — голос Эпаминонда прозвучал почти торжественно.
— Благо Спарты? — полемарх не мог скрыть удивления. — Как ты понимаешь его, беотарх?
— Не мне говорить о внутренней болезни Спарты. К чему повторять твои же слова к Народному собранию при назначении лохагосом?
— Тебе известно даже это?
— Как и многое другое. Именно болезнь спартанского общества привела гордых лаконцев к тяжёлому поражению при Левктрах. Напрасно ваша обольстительная лазутчица Семела подбросила нам ложные данные о намерениях Клеомброта. Не помогло.
— Семела? — Эгерсид вздрогнул, словно от внезапного удара стрелы. — Наша лазутчица?
Эпаминонд смотрел пристально, изучающее.
— Ты ничего не знал, честный воин. Ну конечно, ты и сам был предметом слежки, теперь мне понятно. А я считал тебя соучастником плана и был озадачен: ведь архонт Поликрат в твоих доброжелателях не числится.
— Семела... Поликрат...
— Настоящее имя женщины — Тира, она рабыня и наложница из дома архонта. Служит своему хозяину с собачьей преданностью. Опасная женщина. Мы слишком поздно распознали её, и вам удалось ворваться в Беотию, но первая удача обернулась горьким поражением.
Эгерсид уже не слушал беотарха: не знатная госпожа, а наложница, она служила для утех приятелей архонта, по слухам, любившего угостить нужных людей не только изысканными яствами. Эфор Эвтидем, говорят, до сих пор увлечён одной из невольниц Поликрата — несомненно, той же Тирой! Низкая, грязная тварь. Теперь ясна причина загадочного исчезновения: исполнив роль тайного соглядатая подле него, она получила тайные указания от своего господина. О, несчастный глупец, ты позволил себе полюбить это ничтожное существо, был готов подарить своё имя, присоединить к одному из древнейших родов Спарты!
Эпаминонд прервал речь, дав пленнику осмыслить неожиданное, а затем продолжал:
— Ведаешь ли ты, как глубоко зашла болезнь Спарты? — он извлёк из-под плаща меч, показал клинок Эгерсиду... Отличное оружие, похожее на его собственное.
— Взгляни, какая сталь, каковы закал, заточка, отделка! Верно, он изготовлен в Лаконии. Мы покупаем такие мечи для наших воинов. У кого? Да у того же Поликрата. Через подставных лиц, разумеется, но старый пройдоха не может не знать, куда идут изделия его мастерских. Деньги ему важнее. Сколько таких, как он, в правительстве Спарты, среди её чиновников? Сейчас твои соотечественники пребывают в тяжком недоумении из-за неудачи при Левктрах. Ещё один разгром — и они задумаются над всем направлением своей жизни, принесённой в жертву военному могуществу. Тогда начнётся твоё время, полемарх Эгерсид.
Кто лучше тебя представляет, какие преобразования нужны Спарте? Кто сможет провести их лучше тебя? Кто, наконец, более тебя, военного героя, подходит для этой роли? Подумай и ответь мне. Ты будешь жить здесь как гость, пользоваться известной свободой, и в нужный момент вернёшься в Лаконию из фиванского плена — так называемого, конечно.
— Мой ответ один — нет, ибо совет исходит от врага Спарты.
— Ошибаешься, полемарх, я не враг твоей родины и вот почему: мне не нужна завоёванная Лакония с фиванскими наместниками в её городах. Нельзя лишать свободы других и не терять при этом свободу самому. Вы, спартиаты, завоевали обширные области, и что же? Разве не стали вы рабами жестокого распорядка жизни, подчинив всю её без остатка удержанию в повиновении покорённых илотов и военному устрашению соседей? Нет, Эгерсид, я хочу видеть Спарту мирной и богатой, возделывающей землю, работающей в мастерских, торгующей, а не бедной, обозлённой, закованной в панцирь и готовой к броску на другое государство.
Я хочу видеть её достойным членом союза демократических полисов — такой мне мыслится будущая Эллада. Внутренние недоразумения пусть решает третейский суд, а при угрозе варваров члены союза выступят вместе, соперничая в доблести.
— Я тоже хотел бы видеть Элладу такой. Но мой ответ останется прежним — нет!
— Что ж, ты можешь в любое время изменить решение, — вздохнул Эпаминонд. — В сущности, твоё согласие даже не нужно. Ты хорошо знаешь, что нужно Спарте, и будешь делать это независимо от своих чувств к победителям. Как умный человек ты поймёшь, что воинственной Спарте в новой Элладе не будет места, да и возможности у города без стен будут уже не те. Жаль, правда, теперь придётся держать тебя под стражей до самой победы над Лаконией.
— Долго же придётся ждать!
— Так что не удивляйся, обнаружив у себя в комнате некоторые изменения. Твой ответ — по крайней мере первый — я предвидел...
Вскоре Эгерсид понял, что имел в виду беотарх: за время их беседы местные умельцы украсили дубовые двери массивным наружным засовом, а узкое окно — железной решёткой из толстых прутьев. В самой же комнате, отныне камере, произвели обыск. Один из конвойных, с издёвкой поглядывая на спартиата, подбрасывал на руке небольшой узелок с хлебом — жалкий запас пищи к побегу.
Лязгнул засов, у двери встали часовые. Потекли длинные дни заключения.
Полемарх не мог пожаловаться на дурное обращение — скорее оно было даже предупредительным. Его хорошо кормили, регулярно выводили на прогулку в сад, иногда заходил Нестор — проверить здоровье узника. Врач сообщал новости, негромко передавал приветы от Ксении, а однажды согрел сердце спартиата вестью о том, что Леоника жива, здорова и находится под хорошим присмотром.
Несколько часов в день Эгерсид уделял гимнастике в камере-комнате или во время прогулки, под дождём или снегом — всё равно, к явному неудовольствию четырёх конвоиров.
Весь же караул состоял из семи человек. Пленник был польщён, с одной стороны, тем, что Фивы не пожалели столько рослых молодцов, чтобы стеречь его скромную особу, но с другой — за ним постоянно наблюдало не менее двух нар глаз. Бдительность стражи, к сожалению, была выше всяких похвал, и Эгерсид отвергал один замысел побега за другим. Нужен верный сообщник снаружи, а его нет...
Днём тревожили думы о дочери, ночью в неподвластных воле и разуму сновидениях являлся обольстительный образ Семелы-Тиры. Проснувшись, спартиат гнал воспоминания о коварной красавице, но они становились всё более настойчивыми. Тогда Эгерсид призывал на помощь Ксению — только этот идеал спартанской девушки, волею случая оказавшейся дочерью злейшего врага Спарты, и мог вытеснить прекрасную лазутчицу из памяти.
Однажды Ксения пришла.
— Должно быть, отец опять уехал из города? — спросил Эгерсид, укоряя себя за нарочитую чёрствость.
— Верно... Я пришла вместо Нестора... так и сказала начальнику караула.
Они отошли в глубину комнаты, чтобы их негромкая речь не была слышна часовым — окошко в двери при посещениях всегда оставалось открытым.
— Прости, заключение ожесточает. Не буду лгать, я обрадован.
