– Потому что он фантазировал страстно, воодушевленно, увлеченно и сумел вызвать эмоциональный отклик. Он умел изображать и драмы, и счастливые развязки, в отличие от других историков, только и делавших, что перечислявших факты, имена и даты. Жаль, что он поставил свой талант на службу не истине, а чрезвычайно субъективному ее толкованию.
Рене старается высечь в граните запоминающуюся формулу.
– Из народов, имеющих и письменность и историков, в коллективной памяти останется тот, чей историк сумеет поведать об истории трогательнее всего.
Он переходит к следующим слайдам.
– Итак, нашу память о Древнем Риме сконструировали Тит Ливий, Светоний, Тацит, Цицерон, о Древней Греции – Фукидид и Геродот.
– Тогда все, что мы знаем о римлянах, – неправда?
– Нет, не все, но нельзя забывать, что все это – фрагментарные и предвзятые представления. Они мешают нам понять сложную реальность, мешают снисхождению к покоренным цивилизациям. Так же как и Крит, Карфаген был развитой и утонченной торговой цивилизацией талантливых мореходов. С высоты времени мне кажется, что варварами были скорее римляне: они наслаждались гладиаторскими боями, превращая в зрелище ужасные страдания ради ублажения толпы, а их владыки только и делали, что резали друг друга. Представляете, из ста шестидесяти четырех римских императоров только сорок восемь почили естественной смертью. То есть сто шестнадцать были убиты. Кровожадный, разнузданный народ. Потому они и перебили мирных карфагенян и галлов, а потом стерли все следы своих злодеяний. Мало было убить, надо было еще и измарать коллективную память.
Посередине класса поднимается рука:
– В таком случае наша история превращается в историю безнаказанных преступлений?
Неужели хотя бы один что-то понял?
– Я в этом убежден. Но есть важное условие. Когда виновных уже не осудить, приходится их миловать. Милость не значит забвение. Здесь и говорит свое слово история: она не судит, а напоминает об объективной реальности, о фактах.
– Так и надо отвечать на экзамене, мсье?
Рене находит взглядом задавшего этот вопрос ученика на задней парте и видит, что тот глядит с вызовом. Кем он мог быть в прошлом воплощении?
Занудой.
Зануда смотрит на него с нескрываемой насмешкой.
Возможно, он донимал меня и в прошлых жизнях.
Рене не намерен ему отвечать. Ему уже мнится в классе враждебность к его оригинальным речам, не соответствующим привычным официальным версиям. Важно ли это ему? Нет. Он сохраняет невозмутимое спокойствие. Таким он себе нравится.
Готово, я перестаю чувствовать вину, я принимаю риск: ну и пусть меня схватят, пусть я проведу остаток жизни за решеткой. Ничего, не беда, главное, что я жив. Спасибо за твою заразную непринужденность, Геб.
Я просто буду и дальше будить умы, пока смогу.
Он на мгновение отвлекается на плывущие за окном облака.
Я жив, и я действую. Остальное вторично.
22.
Элоди Теске курит во дворе, у подножия статуи Джонни Холлидея. Увидев Рене, она тушит сигарету и идет вместе с ним в столовую.
– Сегодня ты выглядишь гораздо лучше, чем вчера.
– Я выспался.
И примирился со своим внутренним преступником.
– Приятно видеть тебя таким, – говорит Элоди, предлагая ему сесть за их обычный столик.
– Я послушался твоего совета и снова побывал у гипнотизерши. Попросил исправить то, что она наделала, как ты рекомендовала, и она согласилась.
– Вчера я волновалась, никак не могла тебя отыскать. Даже туда ходила – вдруг, подумала, ты там.
– Мы были там, но не захотели отвлекаться в разгар моего погружения в глубинную память.
Он рассказывает ей о прошедших перед ним прежних «я».
– После всего этого у меня появилось чувство, что знание правды о своем прошлом, о том, кем я был, прежде чем стать собой, позволяет не только понять собственное поведение (то, например, что я не завожу семью, боюсь грести, люблю одиночество, парусный спорт и вино), но и открыть в себе таланты, о которых раньше не подозревал.
– Ты шутишь? Не будешь же ты утверждать, что поверил во все эти глупости?
– Я понял, что регрессивный гипноз – путь в бессознательное. Это более быстрый и яркий способ самопознания, чем психоанализ. Если бы можно было поставить применение этого способа на поток, то появилась бы возможность изучить мозг невротиков и распутать завязавшиеся там узлы. Появился бы метод объяснения их неврозов. Возможно, человек, боящийся воды, в прошлой жизни тонул, а женщина, страдающая булимией, в прошлой жизни голодала.
Элоди с досадой машет рукой:
– Я же тебе объясняла, это ментальная манипуляция, не более того. Внедрение ложных воспоминаний без твоего ведома. Работает по принципу «предложение-приятие»: тебе предлагают представить, кем ты был раньше, и ты соглашаешься. Ты придумываешь милые истории, потому что твоему мозгу нравится эта игра. Вот и все. Ты, любитель магии, способен это понять. Это всего-навсего иллюзия собственного изготовления.
Она ищет доводы, подкрепляющие ее мысль.
– Сейчас я тебе покажу, как можно повлиять на независимую вроде бы мысль. Закрой глаза.
Он подчиняется.
– Представь висящий в небе лимон. Теперь представь руку, берущую нож, режущую лимон надвое, выжимающую из половинки сок, мякоть. Открой глаза.
Он приподнимает веки.
– Во рту полно слюны?
– Да! – признается он с удивлением.
– Как видишь, все очень просто. Я подвергла тебя внешней стимуляции. Сказала «лимон», заставила тебя представить лимон, послала твоему мозгу сигнал «лимон», значащий «кислятина», и твои слюнные железы выделили жидкость для разбавления ожидаемой кислоты. Сам видишь, никакого волшебства здесь нет, всего лишь способ подействовать на твое сознание ключевыми словами. Ты реагируешь на неосознанные стимулы, точка.
– Твой эксперимент с лимоном хорош, но откуда было взяться стольким подробностям о мировой войне и о римских галерах? Не она же их мне внушила! Эта Опал не настолько владеет своим искусством.
– Твой разум подвергся манипуляции, был сориентирован в определенном направлении. Раз я еще не до конца тебя переубедила, загоню гвоздь глубже. Предлагаю следующий эксперимент. Вот увидишь, после него ты скажешь: «Черт, Элоди, как я мог быть так наивен?»
Она что-то пишет на бумажке, складывает, сует ему и велит зажать в кулаке.
– Придумай какой-нибудь инструмент и какой-нибудь цвет.
– Придумал.
– Назови.
– Молоток. Красный.
Теперь он должен прочесть написанное ею на бумажке. «Молоток, красный».
