– Филерский отряд управления весьма малочислен. И занят исполнением поручений непосредственного начальства. Для меня будет затруднительно… нет, даже невозможно выделить вам хоть сколько-нибудь людей.
Лыков ушел обескураженный. Ох уж эти голубые мундиры! Никогда не знаешь, с кем столкнешься. В прошлом году в Москве сыщик очень сдружился с подполковником Запасовым из железнодорожной жандармской полиции
[60]. Вот бы все жандармы были такие… Делать нечего, пришлось питерцу идти за подмогой к коллегам-сыщикам.
Черкасов встретил его приветливо:
– Соскучились, Алексей Николаевич? Я сейчас насчет чаю распоряжусь.
Он был непривычно весел.
– Что у вас за радость, Андрей Яковлевич? Никогда вас таким не видел.
– Ха! Мы поймали Порфирия Стригунова. Помните, я рассказывал в день вашего приезда? Он попался, когда хотел ограбить квартиру генерала Путятина. Городовой при аресте ранил его в спину. Парня поместили в больницу, а он из нее убег.
– Припоминаю. И где скрывался Порфирий?
– На Косарке, в приюте для бездомных. И медицинскую помощь там получал, шельмец.
– Поздравляю. А у нас с Сергеем Маноловичем просьба.
Питерец рассказал о своей проблеме. Взялся за секретное дознание по просьбе военного министра и угодил под наблюдение. Пока его не снимут, делать ничего нельзя. Жандармы в помощи отказали, одна надежда на товарищей-сыскных.
– Поможем, чего уж там, – энергично заявил губернский секретарь. – Из одной лоханки хлебаем. А голубые мундиры, они…
Черкасов затруднился в поиске эпитета и махнул рукой:
– Ну их к лешману, сами справимся.
На следующий день надзиратели задержали немца, что ходил за Лыковым с самого утра. Его доставили в управление. Алексей Николаевич поднес к носу топтуна кулак и сказал с угрозой:
– Валяй рассказывай. А то юшку пущу, мало не покажется.
– О чем рассказывать?
– Кто подослал тебя следить за мной. Ну? Тумаков захотел?
Однако немец не испугался. Он предъявил паспорт на имя жителя колонии Люсдорф Иоганна Вальде. И пояснил, что ни за кем не следил, а гулял по улицам где придется, по настроению.
– Я полковник из Департамента полиции, у меня полномочия от Столыпина. Говори! В бараний рог согну.
– Только пальцем меня троньте, сразу пойду к мировому судье. И к консулу. Ваш Столыпин хвост подожмет, когда запахнет международным скандалом.
Вот чертов колбасник… Русский принял бы плюху от полицейского как должное, а этому законность подавай. Лыков велел отпустить Иоганна. На другой день поймали Клауса и Вильгельма, затем Густава и Вернера. После этого слежка вроде бы прекратилась. Но, скорее всего, топтуны стали лучше скрываться. Коллежский советник не хотел рисковать. Он отстучал шифрованную телеграмму на условный адрес военного министра, состоявшую всего из одной фразы: «ВЫСЫЛАЙТЕ РЕЗЕРВЫ».
Лыков с Черкасовым изучили список задержанных немцев. Питерец вздохнул:
– Хоть бы что-нибудь на них найти. Такое, чем прижать. А?
Губернский секретарь указал на одну фамилию:
– Вот этот фрукт нам уже попадался.
– Вернер Гереке?
– Да. Мошенничал вроде. Или контрабандой промышлял?
Из картотеки принесли данные на Гереке, и выяснилось, что он был замешан в торговле фальшивыми ликерами. Их фабриковали в Риге и развозили по всей империи. Типичный немецкий гешефт.
– Андрей Яковлевич, давайте у него обыск сделаем. Вдруг поймаем с фальсификатом? Тогда колбаснику придется рассказать, кто его подослал за мной шпионить.
– А давайте, – согласился начальник отделения.
В результате на квартиру Гереке ночью нагрянули сыщики. Поддельного алкоголя они не нашли, зато обнаружили кое-что интересное. А именно билеты брауншвейгской и лейпцигской лотерей, запрещенные к обращению в России. Билетов насчитали несколько тысяч; ясно было, что Гереке их продавал.
Преступление тянуло на год тюрьмы, и немец заметался. Черкасов нажимал и топал ногами, грозил после отбытия наказания вообще выслать его из Одессы как рецидивиста. Тут появился Лыков и сказал по-дружески:
– Есть способ этого избежать, и даже следов протокола не останется.
– А как?
– Признайся, кто велел тебе за мной шпионить. И пойдешь домой.
Гереке думал недолго.
– Мы, здешние колонисты, все имеем германское подданство, – начал он. – И являемся резервистами рейхсвера. Ездим в Германию на сборы раз в три года. Я лично приписан к мобилизационному пункту в Лейпциге, как обер-ефрейтор запаса армейской пехоты.
– Целый обер-ефрейтор? Здорово! Валяй дальше. Ты исполняешь поручения военных?
– Да, как любой другой немец в России. Ослушаться приказа нельзя, это непатриотично.
– Я понимаю. Кто именно отдает тебе приказания?
– Старшина Немецкого клуба герр Пфаффель.
– Немецкий клуб – это который на Ланжероновской? – уточнил Черкасов.
– Да, в доме номер двадцать восемь.
– Шпионское гнездо в самом центре Одессы! – возмутился губернский секретарь. – А жанглоты
[61] спят.
– Герр Пфаффель объяснил, зачем нужно следить за нами? – включился в разговор Азвестопуло.
– Он сказал, что вы и ваш начальник герр Лыков хотите навредить нашей системе наблюдения. Она организована по всей западной границе России силами колонистов. И германской разведке требуется знать, насколько далеко вы продвинулись. С кем встречаетесь, куда ходите…
– То есть имеется сеть, в которой ты секретно служишь?
– Да, как все немцы-патриоты. Есть другие немцы, которые считают себя связанными с вашей страной. Их меньше, это те, кто сделал здесь карьеру или изначально получил неправильное воспитание.
– Неправильное?
– Конечно! – возмутился Гереке. – Ведь война между нашими странами когда-нибудь начнется. Я получу приказ заранее и поеду в фатерланд. Возьму винтовку и стану с вами воевать. А эти немцы, которые в душе русские? Они тоже получат винтовку. И тоже пойдут воевать – с нами, своими единокровными братьями. Как же так? Разве можно допустить, чтобы немец убивал немца? А они этого не понимают.
– Они считают себя больше русскими, чем немцами, – подал реплику Лыков.
– Изменники!
– Не станем углубляться в столь сложный вопрос. Расскажи про вашу систему наблюдения все, что знаешь.
– Я рядовой служака, и мне не полагается много знать. Иногда я передаю письма особого рода… Ну секретные.
