– Кому передаешь?
– В пароходную и транспортную контору «Гергард и Гей».
– А там что с ними делают?
Допрашиваемый пожал плечами:
– Полагаю, что отсылают в Нахрихтендинст
[62].
– Какие еще бывают поручения?
– Однажды я три месяца был камердинером у генерал-майора Чернота-де-Бояры-Боярского.
– Кто это? – обратился Лыков к Черкасову.
– Командир Второй бригады Восьмой кавалерийской дивизии, – сообщил тот.
– Что за дикая фамилия?
– Бронислав Людвигович – поляк и весьма приятный человек, в карты хорошо играет.
– Понятно, – вздохнул коллежский советник и продолжил допрос: – Что ты делал у генерала? Воровал секретные документы?
Тут Гереке удивил сыщика:
– Не воровал, а фотографировал. Меня научили пользоваться… как это? Портативной камерой.
– А почему ты оттуда уволился?
– Попался на фальшивом ликере. Герр Пфаффель меня убрал, велел год отсидеться.
– И ты решил перейти на торговлю лотерейными билетами! – воскликнул начальник сыскного отделения. – Вернер, Вернер, неисправимый человек…
– Тут огромные возможности, ваше благородие, – принялся оправдываться задержанный. – От Одессы до Киева всюду живут наши. Почти каждый купит билетик. Не понимаю, почему правительство запрещает такие вещи.
– Поговори еще за правительство! – грозно свел брови Черкасов.
– Если вы конфискуете билеты, я разорен. Все средства вложил и даже занял у отца и брата. На шесть тысяч рублей билетов! Нельзя ли… Ну сами понимаете.
– Разрешение мы дать можем, – вкрадчиво ответил Алексей Николаевич. – Но его надо заслужить.
– Я готов!
– К чему?
– В фатерланде каждый законопослушный немец сотрудничает с полицией.
– То есть ты готов сотрудничать с российской полицией?
– Да. В обмен на… Маленькие поблажки, так это по-вашему?
– Пиши обязательство о негласном сотрудничестве.
Гереке охотно накатал бумагу.
– В подтверждение моей искренности имею кое-что сообщить, – сказал он, протягивая Лыкову обязательство.
– Валяй.
– Здесь, в Одессе, нами руководит некий человек, чьего имени я не знаю. Но он русский.
– Русский?
– Да. Однако все немцы ему подчиняются, даже герр Пфаффель. А он капитан Большого Генерального штаба!
– Что-нибудь можешь о нем добавить? Возраст, наружность, где служит?
– Я видел его один раз со спины. Высокий брюнет.
– Все?
– Все.
Алексей Николаевич подмигнул Черкасову. Тот довел дело до конца:
– Эх, Вернер… Хороший ты мужик, я же вижу. Ну, давай дружить.
– Значит, я могу реализовать свои билеты?
– В Одессе – нет. Этого я не имею права тебе разрешить. А в Николаеве, Херсоне, Кишиневе – пожалуйста.
– А если меня там арестует местная полиция?
– Сошлись на меня, мол, выполняешь мое секретное поручение. А билетами торгуешь с целью маскировки.
– Так дайте мне бумагу об этом.
Андрей Яковлевич задумался.
– Что, если ее у тебя найдут? Те, кому не положено? Нет, секретный сотрудник, значит, секретный. Пусть, ежели попадешься, другие начальники сыскных отделений мне телеграфируют. Я подтвержу, что ты мой агент. Нужно придумать тебе псевдоним… Какой лучше, Алексей Николаевич?
– Белокурый.
– Почему Белокурый? – хором спросили остальные. Азвестопуло добавил:
– Он же темно-русый.
– Чтобы никто не догадался, – пояснил Лыков. – Просто мне попалась как-то в журнале статья о Лермонтове. И там приводилось его стихотворение, посвященное Цейдлеру, товарищу по юнкерской школе: «Русский немец белокурый едет в дальнюю страну…»
Гереке приосанился:
– Лермонтов ведь ваш знаменитый поэт? Второй после Пушкина? Это лестно.
– Ну ты же не чухлы-мухлы, а обер-ефрейтор!
– Я согласен на такой псевдоним. А что такое чухлы-мухлы?
– Не важно. Главное, что мы договорились.
Гереке вернули его лотерейные билеты и выпроводили. Питерские сыщики зашли пообедать в ресторан Кукураки на Ришельевской, рядом с Немецким клубом. Лыков спросил помощника:
– Удалось что-нибудь разузнать про журналиста?
– Похоже, Николай Александрович Пейхель чист как стеклышко.
– Хм. Генерал Калнин спросил меня с издевкой, кого я выбираю в шпионы: выкреста-еврея, французского аристократа или русака? И вот, кажется, виновен в измене именно свой, русский. Неприятно.
– Полной уверенности в виновности Двоеглазова у нас нет, – заступился за капитана Азвестопуло. – Да, бывшая жена его богата. И каждый месяц становится богаче еще на пятьсот рублей. Ну и что? Имеет недвижимость, которая дает доход.
– Ровно полтыщи всякий месяц?
– Было бы глупо так открыто вкладывать в бумаги германские тридцать сребреников. Может быть, это алименты?
– А откуда у капитана такие средства? Пятьсот рублей – это его жалованье за три месяца.
– Надо продолжить изыскания.
– А как? – Лыков хлопнул ладонью по столу так, что на них обернулись. – Мы обнаружили свой интерес, за нами следят. Кто нас выдал? Я беседовал о «минном» деле с генерал-квартирмейстером и с начальником отчетного отделения. Калнин вне подозрений. Фингергут – типичный немец, карьерист и аккуратист, смешно из него делать шпиона.
– Почему смешно? Немец же.
– Таубе тоже немец, – напомнил помощнику Алексей Николаевич.
– Тевтон тевтону рознь. Агент Белокурый недавно назвал таких людей, как Виктор Рейнгольдович, получившими неправильное воспитание. А он, значит, правильный, скотина! Торгует фальшивым ликером, шпионит за нами, любит свой фатерланд. И готов продаться полиции за возможность продавать запрещенные лотерейные билеты.
– Ну и что? Гереке нам полезен. Именно такой, продажный. От него мы узнали, что в Одессе германский резидент – русский. Это новость! Его помощник – Пфаффель, старшина Немецкого клуба, который я вижу из окна. Сообщить, что ли, жандармам? Померанцев не обрадуется. У него все хорошо, скоро лампасы пришивать, а тут вдруг какие-то шпионы…
– Черт с ними, с жандармами, – махнул рукой Азвестопуло. – Что делать будем? Как дальше вести дознание, если с нас глаз не спускают?
