Мы стояли во внутреннем дворе, руки в карманах, съежившись под ледяным ветром. Мы не знали, куда нам идти. Не существовало устава или ритуала, который подсказал бы, что следует делать после такого дня. Окна Убийств сияли над нами тревожным светом, готовые к любым неожиданностям, что может принести ночь. В допросной сейчас сидят О’Келли с Маккэнном, голова к голове, и разговаривают, тихо и спокойно. Бреслин замер в наблюдательной комнате, смотрит через мутное пятно, оставленное на стекле его дыханием.
– Это он о нас заботится, – сказал Стив.
Явно имея в виду шефа, отославшего нас домой.
– Знаю, – ответила я.
Под показаниями Маккэнна будет стоять подпись О’Келли. И за его подписью дело уйдет к прокурору. Когда мы войдем завтра в общую комнату, никто не зашепчется за нашими спинами. Бреслин будет ненавидеть нас всю жизнь. Но все остальные увидят, как О’Келли выйдет вместе с Маккэнном из здания, и все поймут.
Стив вдруг судорожно вздохнул.
– Иисусе, – он даже не пытался скрыть дрожь в голосе, – ну и денек.
– В этом есть и своя хорошая сторона. Самую поганую неделю в своей жизни мы уже пережили.
Он невесело рассмеялся.
– Уверена? Верховный комиссар может упороться героином и задушить уличную шлюху.
– Да и черт с ним. Пусть кто-то другой разбирается. А мы сбежим.
Стив снова хохотнул, но смех быстро стих.
– Мы не ухватили этого с самого начала, потому что думали как полицейские. Мы оба.
Он оставил фразу висеть в воздухе недоговоренным вопросом. Он все знал. А я-то считала себя закрытой книгой, шифром, к которому утерян код, думала, что план мой известен мне одной. Я смотрела, как пар от нашего дыхания исчезает в воздухе.
– Итак, – сказал Стив, щурясь на свет, падавший из окон. – Собираешь бумаги на увольнение?
Я предельно отчетливо видела, как ответ «может быть» светящимися шариками скачет по булыжной мостовой, призывно и хаотично. Вот я в костюме, по сравнению с которым то, что на мне, просто рванина, рассекаю по «Хэрродсу» за саудовской принцессой, одним глазом следя за ней, другим – за тем, что происходит вокруг. Вот я сижу в самолете, привольно раскинувшись, в бизнес-классе; вот изучаю пути отхода в безмолвных коридорах отеля на десять звезд; вот разлеглась в шезлонге у искрящегося синего моря, с коктейлем в одной руке и пляжной сумочкой, скрывающей пистолет, в другой. Сияющие шарики проскакали перед моими глазами и скрылись за чугунными литыми воротами.
– Не-а, – сказала я. – Ненавижу бумажную волокиту.
Готова поклясться, что Стив с облегчением выпустил воздух.
– Иисусе же, – сказал он, – а то я волновался.
Я никак не ждала таких слов.
– Правда?
Его лицо повернулось ко мне. Он был удивлен не меньше меня.
– Конечно. А ты как думала?
– Не знаю. Я об этом не думала.
Ни разу. А следовало бы. Я вдруг увидела Бреслина в допросной, топающим в бешенстве: «Мать твою! Он не мог этого сделать!» Бреслина в темной гостиной, перед самым рассветом, нервно звонящего в участок Стонибаттера.
– Извини, – сказала я. – В последнее время я вела себя как долбаная козлина. Во многих смыслах.
Стив и не попытался возразить.
– Да ладно. Все мы иногда долбаные козлины.
– Я не планирую такой быть в дальнейшем.
– Будет мило с твоей стороны.
– Отвали уже.
Булыжная мостовая перестала зыбко раскачиваться, снова сделалась твердой и прочной, холодный воздух ворвался в мои легкие, бодря не хуже хорошей порции кофеина. Надо позвонить Краули, сказать, что снимаю с него повинность в виде статьи, но он все равно мне должен, и однажды я долг с него стребую. И позвонить ма, рассказать ей все о сегодняшнем вечере, даже если не особо и хочется. Может, мы с ней даже посмеемся на пару. А может, Блоха скинет завтра мне письмо, увидев заголовки в газетах: «Привет, Рэйч, видел новости, рад, что все у тебя сложилось, нужно отметить». И может, в выходные я позвоню Лизе и остальным из нашей шатии-братии, узнаю, как они там.
– Знаешь, что мне нужно? Мне нужно выпить. «Хорганс»?
Сив пристроил поудобней сумку на плече.
– Но покупаешь ты. Ты должна мне за то, что Рори не расплакался.
– Ты это о чем? Он весь обрыдался.
– Ты вроде обещала больше не быть козлиной.
– Хорошая попытка. Это не значит, что отныне я девочка для битья.
– Прекрасно. А то я уже начал волноваться.
Я еще раз взглянула на жизнь, ожидающую меня за этими окнами, сияющими сейчас золотом. А затем мы пересекли двор и вышли за ворота, обсуждая, что вот сейчас накатим по паре кружек, а потом спать, и, глядишь, к утру нас будет поджидать что-то интересное.
