– Подожди.
– Чего тебе?
Он смотрел, как ветер разносит пепел по булыжнику. Потом сказал:
– Это Роше украл твой лист из протокола.
– О чем ты говоришь?
– Твоя уличная драка вечером в субботу. У тебя пропала последняя страница свидетельских показаний.
– Не помню, чтобы я рассказывала тебе об этом.
– А ты и не рассказывала. Роше хвастался этим вчера.
Маккэнн сунул руку в карман пиджака, вытащил листок и протянул мне. Я развернула – страница с подписями из моего протокола.
– С извинениями от Роше. Более или менее.
Я протянула листок обратно:
– Я уже заставила свидетеля дать повторные показания.
Маккэнн не шелохнулся.
– Я знаю. Дело, – он щелкнул по листу, – не в этом. Порви его. Засунь Роше в задницу, мне без разницы.
– Тогда в чем дело?
– Суть в том, что не все в общей комнате такие, как Роше. Я и Брес ничего против тебя не имеем. Ты не пустое место, как некоторые в нашем отделе. У тебя задатки хорошего детектива. Мы будем рады, если у тебя здесь сложится.
– Замечательно, – сказала я.
Все звучало искренне, деловито, но в то же время с капелькой тепла. Грубый старый пес, который терпеть не может сантиментов, но желает самого лучшего юному ученику, заслужившему его уважение. Если бы я не видела Маккэнна проделывающим тот же самый трюк на дюжине допросов и если бы не знала, как это делается, я бы, возможно, поверила.
– Спасибо.
– Поэтому если Бреслин советует тебе что-то, то для твоей же пользы. Даже если ты не очень понимаешь почему. Даже если думаешь, что он не прав. Если у тебя есть хоть капля здравого смысла, послушай его. Ты меня понимаешь?
Теперь Маккэнн смотрел прямо на меня покрасневшими от ветра и усталости глазами. Его голос загустел и окреп. Это и есть самое главное. Вот для чего он ждал, когда я выйду из зыбкого расплывающегося света прямо на него.
– Я прекрасно поняла тебя. Ничего не упустила. – Я смяла в кулаке страницу протокола и засунула в карман пальто. – Увидимся.
– Ага. Увидимся.
Маккэнн двинулся прочь, сутулый темный силуэт в утренних сумерках. Вонь его сигареты преследовала меня до самой оперативной. Мы с Маккэнном объявились рано. Уборщики еще пылесосили коридор. Когда я зашла в оперативную С, меня встретила тишина, нарушаемая лишь бормотанием радио. Стив, взъерошенный, сидел за столом в компании чашки с кофе.
– Чего так рано? – спросила я.
– Не мог уснуть.
– Я тоже. Бреслин уже подавал признаки жизни?
– Не-а.
– Хорошо. У меня сегодня нет на него настроя.
На столе у Стива лежала стопка маленьких фотоальбомов. Я кивнула на них:
– А это что?
– Парни из банд. – Стив зевнул. – В основном из шайки Ланигана. Хочу показать бармену «У Гэнли», а потом соседям Ашлин, может, кто-то опознает…
– Теория банд мертва, – сказала я.
Это было как прямой хук. Стив побледнел.
– Погоди. Как это?
– А так. Сдохла. Я не хочу о ней больше слышать. Ясно?
– Минуточку! – Стив вскинул руки, да так и замер, собираясь с мыслями. – Минуточку. Нет. А почему тогда вчера Бреслин скинул Гэффни? Ты же не веришь в эту чушь про перепихон.
Я швырнула сумку на пол и уселась, корчи Стива доставляли мне ничем не замутненное наслаждение.
– Может, он на маникюр ходил. Может, просто гулял. Хотел показать, что не намерен исполнять приказы таких, как мы. Мне плевать.
– И ты помнишь, как он давал деньги Гэффни на сэндвич? Целая пачка полтинников. Откуда у него столько денег?
– Ты что, не слышишь? Мне плевать. Мне плевать, даже если он таскает все свои сбережения в кармане, чтобы иллюминаты не наложили на них лапу. Это его проблемы, а не наши.
– Ладно, – сказал Стив осторожно, глядя на меня так, будто я подцепила бешенство. – Ладно. Что, черт возьми, произошло ночью?
– Ночью, – повторила я. – Ночью я поболтала с одним приятелем. Он знает, что происходит в бандах, вдоль и поперек, и он уверен, что мы их можем вычеркнуть. Ашлин на пушечный выстрел к ним не приближалась. Вот и вся история. На тот малюсенький случай, что он все-таки зацепится за что-то, мы договорились быть на связи, он даст нам знать, но ждать затаив дыхание смысла нет. И мы должны чувствовать себя большими сраными счастливчиками, что выяснили это до того, как выставили себя дебилами перед всем отделом.
Стив выглядел, как хомячок, которого переехал грузовик.
– Насколько хорошо ты его знаешь?
– Хорошо. И давно.
– Ты уверена, что на него можно положиться?
На его лице было написано: «Такого не может случиться. Не с моей собственной любимой идеей».
– Если бы я, черт побери, не полагалась на него, стала бы я интересоваться его долбаным мнением?
– Ну, я просто…
– Я что, выгляжу как умалишенная?
– Нет.
– Нет. Поэтому если я говорю, что мы можем на него положиться, это, по всей видимости, означает, что мы можем на него положиться.
– Разумно. – Лицо у Стива сделалось безучастным, он весь подобрался, как всегда, когда приходил в ярость. – Так и поступим.
Я предоставила ему дуться, а сама погрузилась в работу, точнее, попыталась погрузиться. Выходило так себе. Я перечитывала каждое предложение по три раза, пока до меня добиралась суть. Обычно я могу сосредоточиться в любых обстоятельствах, общая комната тебя быстро этому учит, особенно та, в которой нам приходилось работать, но слова Стива зацепили меня, мешая думать.
Для человека, не один год работающего под прикрытием, Блоха слишком много знает обо мне и моей карьере. Я находила проявлением дружбы то, что он в курсе моих дел. Может, так оно и было, а может, нет.
Внезапно я поймала себя на том, что шаг за шагом проматываю всю нашу беседу, пытаясь нащупать щель, из которой полезут скрытые намерения. Например, Блоха хотел, чтобы я не совалась к бандам, потому что могу сорвать ему операцию по наркотикам. Или не желал, чтобы я вообще путалась у него под ногами. Или же отшил меня, потому что сам продажный коп и защищает своего нового босса. Одновременно я ковырялась и в собственных намерениях. Действительно ли ради расследования я завела разговор с Блохой или просто обрадовалась возможности поболтать с тем, кто не знает, что я из касты неприкасаемых? В самоанализ я не верю, во всю эту психологическую херню, но мне совершенно не нравилось ни то, к чему я пришла, ни то, что именно самокопанием я занималась.
Слегка утешало, что Стиву я тоже хорошенько вмазала и ему сейчас не менее дерьмово, чем мне.
