Я представила. Тяжелое детство полицейского. И фото паршивенького моего многоквартирного дома и его приличного дома в тенистом пригороде. На работе она всегда ищет правду, но на самом деле она искала меня, – всхлипнул давно утерянный отец. Не на первой полосе даже. На сиропном развороте о женщинах, выросших без отца. От одной мысли об этом меня затошнило. Краули даже не нужно это публиковать, достаточно просто помахать у меня перед носом, а затем потребовать сливать ему все сенсации до конца жизни, и я бы сливала.
– А ты ответил: да, конечно, не вопрос.
– Мне тоже не понравилось. Продать свою душу таблоиду – не то, о чем я мечтал. Но я бы на что угодно пошел, только бы найти тебя.
Он не был идиотом и на лжи не попался, хотя ничего нельзя знать наверняка.
– Ты мог бы позвонить мне на работу и попросить меня к телефону. Или отправить мне письмо.
– Да. Мог бы. – Он вздохнул. – Скажу откровенно. Я хотел понаблюдать за тобой, прежде чем предпринимать какие-то шаги.
То есть сперва требовалось оценить, достаточно ли я хороша. В том случае, если бы у меня имелся любовничек в засаленных трениках, полдюжины орущих младенцев и сигарета в зубах, он бы развернулся и свалил. История закончилась бы, еще не начавшись.
Может, он даже верил, что именно поэтому все так и сделал. А я вот не верила. Я знала, что у него в голове. Если бы он провернул все как полагается – осторожно сообщил о себе, потом договорился о встрече на нейтральной территории, где мы оба чувствовали бы себя комфортно, и все такое… Но тогда бы я определяла, где, когда и нужно ли мне это вообще. Но нет, ему требовалось совсем другое – он хотел меня на своих условиях. Вот только, к несчастью для него, этот ген передался следующему поколению.
– Итак, затем ты три дня ошивался тут и шпионил за мной.
Его ноздри раздулись.
– Мне неприятно это признавать. Но я же сказал, что отвечу на любой вопрос.
– Твоему приятелю репортеру не обломится ничего. С утра ты позвонишь ему и скажешь, что женщина не та. И сделаешь это очень убедительно.
Он поднял голову. Гордость была ему очень к лицу, и он это знал.
– Я дал ему слово.
Он хотел, чтобы я его умоляла или топнула ножкой, напомнила ему, что мне он должен больше, чем какому-то репортеру. Я коротко рассмеялась.
– И что же он сделает? Подаст на тебя в суд?
– Нет, конечно, но я предпочитаю выполнять обязательства. (Губы мои слегка покривились.) Вряд ли кому-то из нас нужно, чтобы он стал врагом.
– Поверь мне. Тебе гораздо меньше понравится заполучить во враги меня. Думаешь, у меня нет друзей в дорожной полиции? Хочешь до конца жизни дышать в трубочку каждый раз, когда садишься за руль? Или таскаться на допрос каждый раз, когда ребенок скажет, что у плохого дяди был темный цвет кожи?
Его губы, красивые и четко очерченные, совсем как мои, поджались.
– Вижу, для тебя это много значит.
И взял паузу, чтобы я захватила наживку. Я молчала.
– Ладно. Скажу журналисту, что ошибся. – Он кивнул в сторону дивана: – Теперь я могу сесть?
И даже начал двигаться к дивану.
– Прекрасно, – сказала я, подняла пистолет и направила на него. – Теперь ты можешь уйти.
Он замер.
– А твои вопросы? Тебе не интересно узнать…
– Не-а. Катись отсюда.
Он не сдвинулся с места.
– Ты сказала – полчаса.
– Уложилась быстрее.
– Полчаса. Мы же договорились.
Я расхохоталась.
– Тебе следовало взять расписку. Вон. И не возвращайся.
У него заходили желваки.
– Если ты хочешь меня обидеть…
– Я хочу, чтобы ты свалил из моей квартиры. Если я захочу тебя обидеть, я воспользуюсь этим. – Я указала подбородком на пистолет. – Пошел.
На секунду мне показалось, что так и придется сделать. Он не привык отступать. Тем интереснее. Я тоже не привыкла.
Он понял, что я способна выстрелить, глаза его расширились, он отступил, но не ушел.
– Я понимаю, что для тебя это потрясение. Поверь, я не хотел, чтобы все произошло так. Позволь мне оставить свою визитку. Когда ты передумаешь. – Его рука потянулась к внутреннему карману.
– Нет, – сказала я и ткнула пистолетом его в грудь. – Мы закончили. Если ты еще раз попадешься мне на глаза, я тебя пристрелю. Потом расскажу, что была в панике из-за того, что за мной следили, мой друг Стив подтвердит, а я продам эту историю о трагическом недоразумении твоему щелкоперу за круглую сумму.
Рука отодвинулась от кармана.
– Ты не такая, какой я тебя представлял.
– Ну что поделать. Пока.
Еще секунду он стоял в моей гостиной, невидяще уставясь на диван, будто силился понять, что же дальше. Он больше не походил на мою копию. И на тень он больше не походил. Передо мной стоял немолодой уже мужчина, слишком долго – несколько дней – торчавший на холоде и чего-то себе навоображавший.
Наконец он сделал шаг. Открыв дверь, обернулся, я ждала каких-то слов, но он лишь кивнул и ушел в ночь. Я стояла в дверях и следила, как он идет вверх по улице. Шляпа его валялась под уличным фонарем, подергиваемая поднимающимся ветром. Он нагнулся – скованно, словно у него болела спина, поднял шляпу, отряхнул и двинулся дальше, из круга света, за угол. Он так и не оглянулся.
Я подождала пять минут. Потом еще пять, чтобы убедиться, что он ушел. Руки у меня ходили ходуном – промерзла до костей, да и мышцы свело, потому что очень старалась не направить пистолет ему в спину. Уверившись, что он не вернется, я убрала оружие в кобуру и позвонила Стиву.
Ответил он сразу.
– Как ты?
– Изумительно. Ты где?
– За углом. В пабе… как его… не помню название. Решил, что на всякий случай, да я знаю, ты и сама… Он еще у тебя? Или?…
Он спрашивал, не нужно ли убрать труп из моей квартиры.
– Ушел. Можешь зайти?
– Конечно, – сказал торопливо Стив. Теперь этот дурачок думает, что я начну рыдать у него на плече. – Буду через пять минут.
Он прискакал через три, волоча за собой размотавшийся шарф.
– Иисусе! Да спокойнее ты, – сказала я, открыв дверь. – Нет никакого пожара.
– Ты в порядке?
– Я же сказала, в порядке. Ты что, не допил свое пиво?
– Ну да. Я же думал…
Рыжие волосы дыбом – олицетворение спешки.
– Ты сраный истерик. Хочешь выпить, для успокоения?
– Да. Спасибо.
Я направилась к стойке.
