Встав унылым утром, он готовит свой обычный завтрак – из продуктов, за которыми заскочил в «Уэйтроуз»: заменяет швейцарский сыр фетой, и на этот раз удается уломать сестру. Когда они рассаживаются вокруг кухонного стола – все, кроме Грега, который рано ушел на работу, – Элспет спрашивает:
– Ну и как Джун?
– Так же само. Тока еще жирнее, – отвечает он.
Джордж и Томас лыбятся, но под строгим взглядом Элспет серьезнеют.
– Она тебе говорила за приготовления к похоронам?
– Угу, но там ниче такого, кроме того, что мы и так не знаем: в пятницу, в два часа в Уорристоне, и оплачиваю все я.
– Ну это ж твой сын, – Элспет зыркает на него, – и у тебя есть бабло, а у нее нет.
– А я разве жалуюсь?
Элспет с сомнением смотрит на него, но видит, что мальчишки заинтересовались, и потому идет на попятный:
– Грег сказал, отпросится после обеда.
– Я ж ему сказал: не надо.
– Мы же родня, – заявляет она, с вызовом глядя на него. Никакой реакции: он просто уставился в тарелку.
– От интересно, а что бывает после смерти? – говорит Джордж.
«Нихуя, – думает Франко. – Просто перестаешь существовать, и всё». Открывает было рот, но, подумав, решает, что не ему об этом говорить.
– Поменьше болтай, – рявкает Элспет, – доедай лучше.
– Ну просто странно: прикиньте, мы никогда уже не увидим Шона, – говорит Джордж. – Никогда в жизни.
– Никто не знает, – вставляет Франко.
– Как думаешь, ты попадешь в ад или в рай? – спрашивает его Томас.
– Может, и туда и туда сразу, – говорит Франко. – Может, между ними есть типа такой переход и, когда тебе обрыднет в одном, можно для разнообразия сгонять в другой.
– Типа как на каникулы? – спрашивает Томас.
– Типа как автобус между терминалами аэропорта, – подсказывает Джордж.
– Угу. – Франко задумывается. – А чё такого? Если никто не знает, что происходит потом, может быть все, что мы себе представим, ну или, может, ничего вообще.
Томас еще в режиме каникул.
– Каникулы в аду, – мечтательно говорит он.
– Плавали – знаем. – Фрэнк Бегби смотрит на сестру: – Помнишь, как мы ездили в «Батлинс» в Эре? – Поворачивается к мальчишкам: – Та не, ваша мамка не помнит, она была еще лялькой.
Мальчишки смотрят на мать в каком-то мистическом восторге, пытаясь это переварить.
– Маманя была пеленашкой? – говорит Джордж, прикрывая глаза и словно пытаясь вызвать мысленный образ.
Элспет поворачивается к сыновьям:
– Так, а ну оба, шнеля!
– Сто лет этого слова не слыхал, – говорит Франко.
– А что оно значит? – спрашивает Джордж.
– Оно значит «в темпе», – резко говорит Элспет, – так что меньше разговора, больше хардкора.
Когда племяши уходят, Франко откидывается на спинку стула.
– А кто так говорил? Старый дедуля Джок?
– Как и «Батлинс» в Эре, это было еще до меня, – раздраженно говорит Элспет. – Какие планы на сегодня?
– Встречаюсь со старым другом.
– Видать, еще один урел одной ногой на нарах. – Элспет хрустит тостом.
– Угу. – Франко берет чайник и доливает себе в кружку. – Причем отмотал поболе моего.
Элспет презрительно качает головой:
– Какой же ты слабак, Фрэнк. Не можешь сам с собой справиться…
Франко поднимает руку, перебивая ее:
– Он вертухай. Тюремный надзиратель. Чувак, который приохотил меня читать, писать, малевать.
– Ясно… – говорит Элспет и смотрит с искренним стыдом и раскаянием.
Франко решает свалить, пока ведет в игре, проглатывает свой чай и уходит к себе в комнату собираться. К его удивлению, труба из «Теско» подает какие-то признаки жизни. Она светится радиоактивным лимонно-зеленым цветом. Франко пытается набрать номер Мелани, но клавиша «0» залипает, и по всему экрану тянутся одни нули.
– Ёпт, – ругается он и глубоко вдыхает, наполняя воздухом легкие.
Еще бы он не встретился с Джоном Диком. До Мелани был еще Джон – человек, который поверил в него, хотя Франко всячески пытался этому помешать. Тюремщик-радикал, выступавший против всего общепринятого, от зашоренной, упрощенческой социально-экономической политики правительства, мелочных правил и процедур учреждения и до пораженческого фатализма самих зэков. Дик приводил писателей, поэтов и художников – посмотреть, что получится. Замечал, как в некоторых вспыхивала искра, но Фрэнк Бегби был из самых безнадежных.
Они встречаются в кафе «Элефант-хаус» на мосту Георга IV, рядом с Центральной библиотекой, откуда он выдвинулся вчера. Выглядит Джон Дик вроде как хорошо: вытянутое лицо, очки в темной оправе, коротко стриженные черные волосы, вечная легкая щетина и мешковатая одежда, скрывающая жилистое, но мускулистое тело. Франко вспоминает, что, когда они познакомились, у Дика была расслабленная осанка, проистекавшая, видимо, из уверенности в своей внешности. На фоне всех других, оплывших и агрессивных, вертухаев Джон Дик казался заклинателем осужденных: слыша его тихий голос, они начинали говорить на полтона ниже. Если не считать Мелани, Франко, наверное, не слушал никого в своей жизни так, как этого тюремщика.
Джон тут же извиняется, что не сможет прийти на похороны Шона. Франко кивает – незачем спрашивать почему. При одной мысли о том, что вертухай может дружить с зэком, все обиженные на жизнь истерички с обеих сторон уже через пару секунд заорут «стукач» или «компрометация».
Джон Дик просит Фрэнка Бегби пообещать, что тот, когда приедет с выставкой в Эдинбург, зайдет поговорить с осужденными. Зэк, ставший художником, соглашается, но настаивает на том, чтобы не было никакой прессы: он не хочет становиться символом успешной реабилитации. Ему одинаково до фонаря как восторги претенциозных пидорков слева, так и злобные, скептические ухмылки циников справа. Все это байки для пигмеев, и пусть они спокойно травят их дальше без его участия. А у него своя жизнь.
Франко рассказывает историю своего восхождения:
– Тот дебильный актеришка, что приходил на наш художественный проект (ну, который замутили вы с Мел), он еще набирался вдохновения для роли какого-то крутого перца. Так вот, он сказал, что мы станем большими друзьями, – Франко морщится от собственной наивности, – но, когда я откинулся, он так ни разу и не ответил на мои звонки. Я слепил его бюст. И с сердцов покорежил. Потом другие. Так их и выставил ради прикола. Тогда-то все и завертелось. Написали рецензию, прикиньте, я ношу с собой.
Фрэнк Бегби лезет в бумажник и достает сложенную газетную вырезку. Протягивает ее Джону Дику, который разворачивает и читает:
