Джуда отчаянно перекатился на бок, дернулся к склянке… и тут на нее тоже наступили. Просто бегущий куда-то воин – даже не русич, кажется, а татаровьин.
Раскололась склянка. Вылилась черная жидкость – и тут же улетучилась черным дымом.
И с ним улетучилось последнее дыхание Джуды.
Когда к этому месту подбежала изба Яги Ягишны, колдун с Кавказских гор был уже окончательно, необратимо мертв. Успел даже слегка протухнуть, словно не минуту назад скончался, а несколько дней.
– Ишь ты! – крякнула старуха, высовываясь из окошка. – Эка тебя раздербанило!
Батоно Джуду ей стало даже чутка жалко. Все-таки давно знакомство водили, в милых дружках даже когда-то Джуда у Яги ходил, душенькой своей ее величал, в любви до гроба клялся.
Яга Ягишна, конечно, этому старому потаскуну воли не давала, лишнего не позволяла. Еще чего. Она девушка-то чистая, благонравная. За всякими шурами-мурами – это не к ней, это к метелкам-вертихвосткам разным.
Как вот Овдотья, стерва желторотая. Ишь, ишь, явилась тоже, не запылилась! Еще смеет тоже бабой-ягой себя кликать, сучка кривоногая!
Позабыв о мертвом Джуде, Яга вперилась злым взглядом в бегущую навстречу избушку. Почти такую же, как у нее самой, только почище малость, поновее, покрепче. Не столько ей лет еще, не успела подлинную древность обресть.
– Што, што, жива ли еще там, бесстыдница?! – прокричала Яга, грозя сухоньким кулачком. – И-и, как глаза-то твои не повылазили, на меня смотреть, да и не морщиться! Ишь, ишь!..
Из окна другой избушки высунулось лицо Овдотьи. Тоже баба-яга, тоже старуха, тоже седа и морщиниста, да и клык кривой из-под нижней губы торчит – но все ж не настолько страшная и жуткая, как названая сестрица. Была она для бабы-яги даже моложава – и злилась Яга Ягишна от того нестерпимо.
Без малого полтора века минуло с тех пор, как эти двое впервые увидали друг друга. Овдотья была тогда совсем юной девушкой, сироткой при злой мачехе. Та желала сжить ее со свету, да и не придумала ничего лучше, как отправить к бабе-яге – в услужение, мол.
Куда было деваться бедной девчонке? Пошла. Братик маленький плакал вслед, да что он мог поделать?
А Яга Ягишна в ту пору была еще не середульней, а младшей ягой. Старшей уже тогда была Буря, а вот середульней… середульняя незадолго до того преставилась. Только оттого Овдотья и осталась жива – лишняя клюка появилась, хозяйку дожидала.
Вот и взяла ее Яга Ягишна в ученицы. Как позднее сама Овдотья взяла в ученицы Василису.
А только плохо закончилось ученичество. Рассорились две ведьмы вусмерть. Пыталась Яга Ягишна даже убить девушку и молодость у нее похитить – да только сбежала та, еще и ступу с помелом угнала. Домчалась на ней до Бури, у той укрылась, у той окончила обучаться.
А с Ягой Ягишной с той поры и не встречалась ни разу. Только письмами иногда обменивались – злыми, едкими.
И вот – сошлись они на поле бранном, посреди сечи лютой. Сошлись в избах своих самоходных, чтоб расквитаться раз и навсегда.
– Што, девка, не вышло из тебя настоящей ведьмы?.. – заскрипела зло Яга. – Фыр, фыр, фыр!.. Чуфыр, чуфыр!.. Погоди, погоди, умоешься еще горючими слезами, умоешься!.. прямо сейчас умоешься!..
– Да уж не хуже тебя вышла! – крикнула в ответ Овдотья. – Ты почто сама с Кащеем связалась, старая?! Родилась скудоумной, скудоумной и осталась!
– А ты мне не указывай, не указывай! – заверещала Яга. – Молода ишшо, старшим указывать! Шмакодявка конопата!..
Избушки сходились все ближе. Скрипели дверными петлями, хлопали ставнями. Обе были сделаны по образцу той самой, первой, что создала себе когда-то Буря Перуновна, и обе не единожды уж меняли хозяек. Да и чинились не единожды, перестраивались чуть ли не наново.
Но древний живой дух хранили по-прежнему. Были не то чтоб шибко умны, но вполне толковы, расторопны. Человечью речь понимали. Приказов слушались, как вышколенные псы.
И за хозяек своих готовы были в щепки расколоться.
Высунувшись из дверей, приплясывая на крылечках скачущих избушек, ведьмы орали друг на друга и махали клюками. Две старухи в почти одинаковых собачьих ягах сцепились, как рассерженные сороки.
И уж как они принялись друг друга костерить, сколько грязи друг на друга выплеснули! Если кума куме на торгу меда с подмешанным дегтем продаст – и то такого не услышишь.
И плевали старухи из окошек, и дули крутили, и срамословили. А ведь силы-то в их словах немалые таились – каждое ложилось тяжелым камнем, каждое оборачивалось злым проклятием. Вокруг избушек аж облака вспенились колдовские – незримые, но ощущаемые. Кто ненароком слишком близко оказывался – сразу чуял, как жутко ему, как зябко, как хладно на душе.
Пыль летела во все стороны. И щепа мелкая. Когда вопли стали совсем злыми, избушки взялись биться стенками, налетать друг на друга, как дерущиеся петухи. Разве что те во время боя кричат во все горло, а эти деревянные чудища скрипели, да шелестели крышами.
И от этого было только страшнее.
Внутри избушек все ходило ходуном. Дребезжали заслонки печей, падали с полок чугунки и крынки, гремел скарб в сундуках. Выл и шипел кот Овдотьи Кузьминишны. Грохот поднялся такой, что не слышны стали даже крики самих ведьм.
И в какой-то момент изба Яги пнула избу Овдотьи особенно яростно. У той надломилась нога, она покатилась кубарем, роняя клочья крыши. Хозяйка тоже полетела вверх тормашками, заохала, запричитала.
Под торжествующие крики Яги ее избушка ринулась сверху, навалилась… и получила лапой в подпол. Тоже опрокинулась, тоже замахала лапищами… а из печи вылетел уголек. Овдотья-то свою еще утром затушила надежно, а Яга и всю-то жизнь была расхлябанной.
Упал в перевернутой избе уголек на потолок, залетел под стреху – а там-то солома торчала. Сухая, ломкая. Одной искры хватило, чтоб вспыхнула, занялась.
Совсем худы дела стали. Изба Овдотьи билась, как охромевшая курица, подняться не могла. Изба Яги хоть и выпрямилась, хоть и снова пошла своим ходом – да крыша у ней уже пылала. Сложенная из веток и соломы, она походила на огромный костер – и огонь уходил все ниже, жадно облизывал бревенчатые бока.
Избушка издала мучительный воющий скрип. Словно закричала от боли. Вот уж крыша провалилась внутрь… и вылетела из нее ревущая ступа. Чумазая, вся в саже старуха крутанула пестом, оттолкнулась от воздуха и ринулась ко второй избе.
Скрюченные пальцы заискрились, замерцали… да тут навстречу рванулась вторая ступа. Овдотья тоже поднялась в небо, тоже оттолкнулась пестом.
И загудело все, завертелось. Поднялся ураган. Шарахнулись песты друг о друга – и разлетелись ступы… но снова тут же столкнулись! С ненавистью закричали друг на друга бабы-яги.
Сегодня они сквитаются раз и навсегда.
Глава 40
Солнце клонилось к закату. До ночи еще далеко, но вечер уж подступил, в затылок дышит. Многие часы бушует битва под Костромой – без роздыху, без перерыва.
