Аттия выхватила у Рикса горящую растопку и хотела бросить на заплесневелые портьеры, но Клодия схватила ее за руку.
– Подожди!
– Чего ждать? – Аттия повернулась к статуе, но Клодия сильно дернула ее за запястье, заставив выронить растопку. Горящие лоскутки упали на портьеры, Клодия быстро затоптала огонь, не дав разгореться.
– Ты свихнулась, да? Нам теперь конец! По твоей милости! – бушевала Аттия.
– Но Джаред…
– Джаред не прав!
– Я очень рад, что все вы присутствуете на казни. – Язвительный голос Тюрьмы гулко звучал в морозном воздухе, с невидимого потолка посыпались мелкие снежинки. – Пусть каждый убедится, что я справедлив и беспристрастен. Перед вами Джон Арлекс, ваш Смотритель!
Посеревший, мрачный Смотритель приосанился. Его темный сюртук блестел от снега.
– Послушайте меня! – закричал он. – Тюрьма собирается нас бросить! Собирается обречь своих детей на голод, холод и смерть!
Стоящие вплотную к пьедесталу узники заглушили его слова своим воем. Приблизившись к отцу, Клодия почувствовала, что толпу сдерживает лишь предостережение Тюрьмы, что Инкарцерон с ними играет.
– Это Джон Арлекс, который ненавидит и презирает вас. Глядите, как он жмется к ногам статуи! Неужели надеется, что она защитит от моего гнева?
Зря они содрали портьеры! Клодия поняла, что Инкарцерон сожжет собственное тело, что его злость из-за потери Перчатки и срыва планов сокрушит и их. Один костер спалит их всех.
Тут рядом послышался резкий голос:
– Выслушай меня, о отец мой!
Толпа притихла. Узники замерли, словно звучащий голос был им давно знаком и они хотели слушать его снова и снова.
Каждым нервным окончанием, каждой клеткой тела Клодия ощущала, что Инкарцерон подползает все ближе, льнет к щеке и взволнованно шепчет на ухо, озвучивая свои тайные сомнения.
– Это ты, Рикс?
Чародей захохотал. Глаза прищурены, изо рта несет кетом – Рикс широко развел руки.
– Позволь показать, на что я способен. Чародейское искусство, какого мир не видывал! Позволь оживить твое тело, отец мой!
33
И поднял он руки, и узрели они перья на плаще его, как на крыльях умирающего лебедя, когда поет он свою последнюю песнь. И распахнул он дверь, никому дотоле не видимую.
Легенда о Сапфике
Едва выбравшись в коридор, Финн увидел, что Кейро оказался прав. Против них сейчас играла сама древность дома. Как и на королеву, возраст обрушился на него в одночасье.
– Ральф!
Ключник подошел, торопливо переступая через куски упавшей с потолка штукатурки:
– Да, сир.
– Приказываю эвакуироваться. Всем покинуть дом.
– Куда же нам идти, сир?
– Не знаю! – мрачно ответил Финн. – Боюсь, королевский лагерь в таком же состоянии. Попробуйте укрыться в конюшне, в окрестных деревнях. Здесь останемся только мы. Где Каспар?
Ральф снял расползающийся парик, обнажив коротко стриженные волосы. Щетина на подбородке, грязное лицо – ключник казался усталым и потерянным.
– С матерью. Бедняга потрясен до глубины души, боюсь, он не представлял, какова она в действительности.
Финн огляделся по сторонам. Кейро заломил руку Медликоуту. Джаред нес Перчатку. В длинном плаще сапиента он казался особенно высоким.
– Нам нужен этот урод? – негромко спросил Кейро.
– Нет. Пусть уходит с остальными.
Кейро напоследок посильнее вывернул секретарю руку и оттолкнул его.
– Выбирайтесь отсюда, – посоветовал Финн. – Найдите безопасное место. И братьев своих найдите.
– Безопасных мест больше не существует. – Медликоут пригнулся: рядом с ним рухнули в пыль латные доспехи. – Их не существует, пока не уничтожена Перчатка.
Финн пожал плечами и повернулся к Джареду:
– Пойдемте!
Они выбежали в коридор.
Не дом, а кошмарное царство разлагающейся красоты. Они спешили мимо драных портьер и заплесневевших, грязных картин, мимо упавших люстр с белыми свечами, хрустальные подвески которых сверкали среди воска, как слезы. Кейро шел первым, ногами расшвыривая завалы обломков. Финн держался рядом с Джаредом, беспокоясь о его состоянии. Они пробрались к подножию большой лестницы, Финн поднял голову и ужаснулся разгрому на верхнем этаже. Беззвучно сверкнувшая молния высветила длинную трещину, которая рассекла несущую стену. Под ногами хрустели осколки ваз и оконного плексигласа, в воздухе мелким снегом роилась вековая пыль и грибковые споры.
Лестница пострадала сильно. Плотно прижав спину к стене, Кейро преодолел две ступени, но третью нога продавила и провалилась в пустоту. Кейро выдернул ее, отчаянно ругаясь:
– Нам здесь в жизни не подняться!
– Мы должны попасть в кабинет, к Порталу. – Джаред с беспокойством посмотрел наверх. Он выбился из сил, голова кружилась. Когда он в последний раз принимал лекарство? Прильнув к стене, Джаред вытащил футляр со шприцем и чуть не вскрикнул от отчаяния. Маленький шприц раскололся, словно стекло истончилось от времени. Сыворотка превратилась в желтоватую корку.
– Как же вы теперь? – спросил Финн.
Джаред едва сдержал улыбку. Спрятав обломки шприца в футляр, он швырнул его во мрак коридора, и Финн заметил, что потемневшие глаза сапиента смотрят в никуда.
– Это была временная уловка, Финн, побег от неизбежного. Теперь мне, как и всем, придется жить без маленьких благ цивилизации.
«Если он умрет, если я позволю ему умереть, Клодия никогда меня не простит», – подумал Финн и с досадой глянул на побратима:
– Нам нужно подняться в кабинет. Кейро, ты же мастер на такие дела. Придумай что-нибудь!
Нахмурившись, Кейро скинул бархатный камзол и перевязал волосы куском ленты. Потом оторвал от портьеры несколько лоскутов и быстро обмотал себе ладони, ругаясь, когда задевал ожог.
– Веревка. Мне нужна веревка. Ну или трос.
Финн выдернул толстые ало-золотые шнуры, на которых держались портьеры, и крепко связал их между собой. Сойдет за трос. Кейро обвил его вокруг плеча и полез вверх.
«Мир вывернулся наизнанку, – думал Джаред, наблюдая за его медленным продвижением. – Лестница, по которой годами поднимались по нескольку раз в день, превратилась в опасное препятствие, в ловушку. Вот как время действует на предметы. Вот как человека предает собственное тело. Вот что пыталось забыть Королевство, выбрав элегантную амнезию».
Кейро карабкался будто по горному склону, а не по лестнице. Центральная часть пролета обвалилась, и ему пришлось цепляться за верхние ступени, крошащиеся под его пальцами.
