Айрис в панике огляделась. В глаза ей бросился высокий застекленный шкаф, но сдвинуть его она все равно бы не смогла. Даже встать ей было не под силу; Айрис сидела на полу среди своих изорванных грязных юбок и в отчаянии прижимала танцующую крышку рукой, которую она поранила, когда пыталась сломать подлокотник.
На какое-то время ей удалось задержать Сайласа. Напор его, во всяком случае, ослаб, и Айрис быстро отползла за шкаф. Он был сделан из красного дерева и выглядел достаточно массивным, но, когда Айрис прислонилась к нему, спиной, он чуть-чуть качнулся. Крышка подвала снова стала приподниматься, и она, упираясь ногами в пол, навалилась на шкаф всей своей тяжестью. Отчаяние придало ей сил. Шкаф еще раз качнулся, на мгновение замер в неустойчивом положении, а потом рухнул прямо на люк. Пыль поднялась столбом, брызнуло во все стороны разбитое стекло, а разноцветные бабочки в беспорядке рассыпались по полу.
Не сразу Айрис поняла, что ее враг надежно заперт. Она думала только о том, как бы поскорее выбраться из лавки. Поспешно перевернувшись на живот, Айрис поползла к двери, хотя мир вокруг продолжал раскачиваться и кружиться. Осколки стекла вонзались ей в ладони, ранили колени и превращали ее нижние юбки в подобие бахромы, но она все-таки сумела добраться до двери, сдвинуть засов и выбраться в переулок.
Там она нащупала опору и поднялась во весь рост.
В ноздри ей ударили смрад подгоревшего жира из какой-то таверны, зловоние с Темзы, дым очагов, вонь гниющих овощей и десятки других запахов. Под ногами скрипели сухие угли и зола. В воздухе висела поднятая экипажами густая пыль, и Айрис закашлялась, но солнце, пробиваясь в щели между домами, продолжало заливать Лондон своим щедрым сиянием, и от этого грязный переулок казался Айрис прекраснее всего на свете. В эти мгновения даже время как будто замерло, движение остановилось, и на землю снизошел блаженный покой.
И все это принадлежало ей.
Айрис была уверена, что у нее совсем не осталось сил.
И все же…
И все же она захромала к выходу из переулка – к толпе, суете, и шарканью сотен и тысяч ног. Но главное было не это. Теперь Айрис могла видеть живой мир вокруг, и ей казалось – она способна смотреть на него днями, годами напролет и никогда не устать. Выщербленный кирпич в стене, вытянутая рука мальчишки-газетчика, тонущий в пыли и в дыму дальний конец Стрэнда, куда она в конце концов вышла… Айрис даже пожалела, что у нее нет при себе красок и нет Луиса, который подсказал бы, как лучше запечатлеть черный цилиндр на голове клерка, травяную зелень грохочущего экипажа и девушку с распущенными рыжими волосами, которая бежит и бежит по улице навстречу будущему…
Лондон, май 1952
Картина
Королевская академия искусств, отчет о выставке.
НАШ КРИТИК СРЕДИ КАРТИН
(Выдержка из критической статьи, опубликованной в «Лондон иллюстрейтид ньюз» 22 мая 1952 г.)
В прошлом мне неоднократно приходилось подвергать суровой критике картины художников, принадлежащих к так называемому «Прерафаэлитскому братству», однако на сей раз я вынужден отдать им должное. В самом деле, стоит только войти в Восточную залу Академии, и ваши глаза сами собой устремятся на средних размеров полотно, вывешенное на высоте человеческого роста. Как ни странно, оно производит столь благоприятное впечатление, что ваш покорный слуга с удовольствием созерцал его почти целый час. Скажу сразу: некоторые недостатки технического свойства оставляют молодой художнице достаточный простор для совершенствования, однако ее восприятие живой натуры поражает непредвзятостью и новизной. <…>
Картина, о которой идет речь, написана в манере, свойственной большинству представителей Прерафаэлитского братства, для которых характерны яркие краски, смелые эксперименты со светом и равномерная расстановка акцентов. Основным достоинством подобного подхода является тщательная прорисовка второстепенных деталей, которые, таким образом, невольно привлекают внимание зрителя. Мышь, убегающая от кошки, ваза с готовыми распуститься ирисами и розами, светловолосая служанка, которая угощается клубникой, пока хозяйка смотрит в другую сторону, – все эти необязательные подробности, однако, нисколько не умаляют значения центральных персонажей картины. Что же это за персонажи? Это двое влюбленных, которые заключили друг друга в объятия. Их лица обращены друг к другу, а позы столь естественны, что вся картина буквально дышит свежестью и оригинальностью, которые выгодно отличают ее от большинства болезненно-сентиментальных полотен со схожим сюжетом. <…>
Выпуклое зеркало на стене в значительной степени расширяет внутреннее пространство картины. В нашем случае этот избитый прием, характерный для современного искусства, полностью оправдан замыслом художницы. В зеркале мы видим фигуру молодой женщины, которая могла бы быть сестрой-близнецом героини на переднем плане. Женщина сидит за прилавком, обратив взор на сверкающий медью кассовый аппарат. Беглая, но какая впечатляющая деталь! Ее обезображенное оспой лицо как бы намекает на неумолимый ход времени, на неизбежность распада и смерти, тогда как кассовый аппарат символизирует Весы, служащие для оценки поступков и отсчета пролетающих дней.
<…> Светловолосая служанка, которую мы видим на заднем плане картины, также имеет своего двойника. Это мальчишка лет десяти, который, стоя в конусе падающего из окна солнечного света, протягивает руку по направлению к зрителю, то ли приглашая его сделать шаг вперед и оказаться внутри картины, то ли просто выпрашивая монетку. <…>
Возможно эта простая, хотя и достаточно многофигурная композиция, и не основывается на поэзии Шекспира, однако оригинальная и честная манера, с какой написана эта почти по-домашнему уютная сцена, все же покорила вашего покорного слугу – человека, лишенного сентиментальности и склонного к насмешке, – заставив его испытать искреннее восхищение естественной прелестью картины, созданной, несомненно, талантливой молодой художницей.
От автора
Во время действия романа фамилия Элизабет Сиддалл писалась через два «д» и два «л», но Россетти уговорил свою натурщицу поменять ее на «Сиддал», так как это выглядело более элегантно.
