Даже сейчас, много лет спустя, Сайлас часто вспоминал Флик. Он тосковал о ней, мечтал о встрече, и сейчас ему казалось, что Бог услышал его молитвы. Как он думал, так и случилось: Флик не утонула в одной из стаффордширских речушек, не погибла от кулаков фабричного мастера, не попала под колеса экипажа с пьяным возчиком на козлах, а бежала в Лондон и нашла работу в кукольной лавке.
Флик стала Айрис.
– Давай, Луис, прыгай! – заорал кто-то. Сайлас обернулся и заметил у стойки троих своих знакомых художников, которые чему-то громко смеялись. Луиса Фроста и Джона Милле он не видел с тех пор, как они заходили к нему в лавку за чучелом голубки, то есть почти три недели (и все равно это был слишком малый срок, чтобы попытаться всучить им еще что-нибудь из его изделий). Их приятеля Габриэля Россетти тогда с ними не было, но Сайлас знал, что эта троица – друзья неразлейвода. Сейчас Милле и Россетти встали друг напротив друга и взялись за руки, а Фрост – длинноногий и к тому же худой как скелет – отступил назад на несколько шагов, собираясь прыгать через этот импровизированный барьер. Его длинные волосы растрепались и торчали во все стороны, так что со стороны он напоминал созревший одуванчик.
– Господа, господа, будьте же благоразумны! – Мадам попыталась вмешаться, но Луис уже разбежался и прыгнул. Мелькнули тощие, с узловатыми коленями ноги, и художник, перемахнув через вытянутые руки приятелей, с грохотом приземлился на пол. Удар был столь силен, что с потолка посыпалась труха, но художник только отряхнул колени и с победным видом оглядел зал. Часть сидевших за столиками клиентов разразилась приветственными криками, остальные только ухмылялись в тарелки и кружки с элем.
– Да здравствует П.Р.Б.! – выкрикнул Россетти, отбрасывая с глаз темные вьющиеся волосы, и Сайлас невольно поморщился – не потому, что вообще не любил шум, а потому, что не был посвящен в тайну этих букв, и это его раздражало. Что за П.Р.Б. такое? Чьи-то инициалы?.. Сокращенное название какой-то группы?
– Да здравствует П.Р.Б.!!! – в две глотки заревели Фрост и Милле, подхватывая этот странный клич, и Луис тотчас запел «Марсельезу»:
– Вперед, сыны отчизны!..
– Настал ваш славы час! – хором вторили Милле и Россетти.
– Еще не настал! – рявкнула Мадам таким грозным басом, что в баре задребезжали кружки, а художники притихли. – Не настал, – повторила она чуть тише. – И кстати, не о ваших ли художествах говорилось на прошлой неделе в разгромной статье в «Таймс»?
– Это нечестно! Удар ниже пояса! – загалдели художники. – Вот увидите, дорогая Дель… дорогая Мадам, наш день еще придет!..
Кое-кто из сидевших за столиками захихикал, но Сайлас оставался спокойным. Глядя на художников – молодых парней, каждый из которых был лет на десять моложе его, он думал о той бурлящей энергии, о той бьющей через край жизненной силе, какой он сам никогда не обладал. Ему приходилось видеть, как в поисках «сногсшибательной натуры», как они выражались, трое художников брали друг друга за руки и, заняв таким образом всю ширину тротуара, медленно двигались вперед, не пропуская ни одной миловидной женщины. В такие минуты Сайлас завидовал им черной завистью. Быть может, стань он в свое время студентом-медиком, и у него были бы такие же друзья, но…
Ему не потребовалось особо прислушиваться, чтобы уловить фрагменты разговора трех друзей:
– Мы прошли всю Тотнем-корт-роуд… Ни одной подходящей! Как, скажите, на милость, я смогу закончить свою «Возлюбленную Гижмара», если у меня не будет по-настоящему сногсшибательной натуры?
– Все лучше, чем обшаривать притоны в поисках пташек, похожих на Мэд…
– А взять, к примеру, этого «кривошеего, рыжего, хнычущего мальчишку»…
13
– Ради всего святого, не напоминай мне об этой дурацкой статье…
– Но, Джонни, все знают, каков этот Диккенс на самом деле… – попытался утешить приятеля Фрост.
– Болван, сущий болван! И надутый индюк к тому же… Все трое захохотали, и Сайлас подумал: может, стоит все же заговорить с ними и попытаться продать им чучело ласточки, котенка или какой-нибудь череп, чтобы они могли использовать его в качестве «характерной детали» для очередного шедевра? В последнее время он слишком много занимался сросшимися щенками и продал совсем мало украшений из крыльев бабочек, в результате чего у него накопились кое-какие долги.
– Глядите, это же наш Кадавр!.. – внезапно воскликнул Россетти, и Сайлас счел необходимым обернуться. Перегородка между кабинками представляла собой решетку из толстых деревянных реек, в промежутки между которыми было отлично видно всех троих. Сухо кивнув в ответ, Сайлас слегка приподнял бокал в знак приветствия.
– Простите его невоспитанность, – сказал Луис, вставая коленями на скамью и перегибаясь через перегородку, так что его лицо повисло в воздухе над головой Сайласа. Сегодня художник был еще больше похож на вампира: волосы блестели от помады, а бледная кожа в полутьме таверны выглядела какой-то синюшной. – Габриэль, ты просто свинья! Думаю, тебе бы не понравилось, если бы кто-то называл тебя так, как ты только что назвал нашего, гм-м… друга Сайласа.
– Чушь! Я назвал его так в знак глубокой признательности за те замечательные вещи, которые он нам поставляет. – Лицо Россетти тоже появилось над перегородкой.
– Меня называли и похуже, – заметил Сайлас.
Луис забарабанил пальцами по перегородке, выстукивая какой-то мотивчик, который Сайлас не смог опознать. Ногти художника тоже были окаймлены не до конца отмытой краской – красной охрой, которая напоминала запекшуюся кровь.
– Вот что я скажу, Сайлас: ты-то мне и нужен. Крайне удачно, что мы тебя встретили, – теперь не придется тащиться в эту твою жуткую лавку.
«Скоро у меня будет собственный музей, – подумал Сайлас. – Музей, а не лавка. И я еще подумаю, пускать ли вас в него».
Сделав небольшой глоток бренди из бокала, он сказал вслух:
– Вот как? Вы, вероятно, хотели приобрести еще какое-нибудь чучело для ваших… для вашей работы?
– Что? – Луис махнул рукой. – Вовсе нет. Я хотел поговорить насчет чучела голубки, которое я приобрел у тебя некоторое время назад – И что с ним такое? – осведомился Сайлас, думая о том, как эффектно он расположил перья на хвосте и на крыльях птицы – этой бывшей грозы торговцев кресс-салатом. Чучелом голубки он втайне гордился. Это был безупречный образец его мастерства.
– Что? Оно протухло – вот что!..
– Простите, я не понял… – ошеломленно пробормотал Сайлас.
– Протухло и начало гнить, – раздельно повторил Луис. – Я на пару недель уезжал в Эдинбург, а когда вернулся, мой дом просто кишел навозными мухами. – Он всплеснул руками и напоказ содрогнулся, но в его голосе прорывалось неподдельное раздражение. – Ваше чучело… в нем копошились отвратительные личинки, а запах был такой, что меня чуть не вырвало. Господи, как же там воняло! Помнишь, Джонни?..
