– Теперь и живопись, и скульптура, и все прочее – просто ложь, которая, в свою очередь, основана на лжи! – воскликнул он. – Мы хотим писать грязные ноги у Христа на кресте, хотим писать бородавку на подбородке Иосифа, потому что так было на самом деле. Производить скучные красивые картинки на темном фоне не для нас. Мы намерены изображать реальную жизнь со всеми подробностями, пусть даже кому-то они могут показаться достаточно неприглядными!
– Но почему тогда… – осмелилась спросить Айрис, – почему вы, стремясь изображать настоящую жизнь во всех деталях, выбираете для своих полотен столь… романтические сюжеты?
– Простите, но, боюсь, я вас не понимаю. – Луис пристально посмотрел на нее.
Вместо ответа Айрис показала на небольшую картину, на которой закованный в латы рыцарь протягивал букет цветов босоногой деве, застывшей в неестественно-жеманной позе.
– Вы рисуете рыцарей и их идеальную любовь, – сказала она. – Почему не выбрать сюжет, который бы больше соответствовал вашему стремлению изображать реальную жизнь? Почему не написать бедную девушку, брошенную возлюбленным? – (Тут она помимо воли снова подумала о Роз.) – Почему не написать голодных беспризорников, которых полно на каждой улице? В Лондоне хватает реальной жизни, которая только и ждет, чтобы кто-нибудь изобразил ее непредвзято и честно!
При этих ее словах что-то во взгляде Луиса изменилось. Теперь он рассматривал ее так, словно увидел впервые в жизни.
– Понимаю… – проговорил он медленно и склонил голову набок. – Хант пытался писать что-то в этом роде. Да, я, кажется, понимаю… – И Луис снова посмотрел на нее, на этот раз – еще более пристально и внимательно.
– Так вы согласны мне позировать?
Айрис прикусила губу, боясь произнести слова, которых она и желала, и боялась. На секунду ей даже захотелось, чтобы Роз и родители оказались сейчас в мастерской, – насколько тогда ей было бы проще ответить отказом. Еще несколько секунд прошло в напряженном молчании, прежде чем Айрис выдавила:
– Я… я не знаю. Мне бы хотелось, но…
– Вы уверены, что не сможете позировать и работать у миссис Солтер? Сид – то есть Лиззи, натурщица Россетти, – продолжала работать, и ее родные не возражали.
– Я знаю, что миссис Солтер мне не позволит. А мои родители… они ни за что меня не простят.
– Ну и прекрасно! – Луис движением головы отбросил со лба прядь волос. – Денег, которые вы будете получать, хватит, чтобы снять собственную небольшую комнатку в мансарде где-нибудь поблизости. Я случайно знаю один пансион на Шарлотт-стрит. Там сдают комнаты только незамужним девицам, никаких мужчин, никаких семейных пар… Место довольно респектабельное и стоит всего шиллинг в неделю. Вы заработаете эти деньги за один сеанс. А в дальнейшем вы, вероятно, сможете получать куда большие суммы за свои картины. Если, конечно, захотите.
Перед мысленным взором Айрис пронеслись искаженное ревностью лицо сестры, безглазые кукольные головы, фарфоровый спаниель на каминной полке, а в ушах раздалось журчание, с которым Роз мочилась в их общий ночной горшок.
Потом она представила свою собственную комнатку в мансарде, свою собственную кровать и собственный ночной горшок, который ей не придется ни с кем делить. Немного уединения, возможность побыть одной – ведь имеет же она право на такую малость? Но и это еще не все! Она будет каждый день рисовать, будет окружена художниками и, кто знает, быть может, когда-то настанет день, когда ее картины действительно будут висеть в залах Академии!
Снова сняв с полки павлинье перо, Айрис принялась вертеть его в руках.
– Я все понимаю, – проговорил наконец Луис. – На самом деле в мире найдется очень мало людей, которые настолько преданы искусству, что готовы идти ради него на жертвы, и, если вы не из таких, это не ваша вина. Что ж, я постараюсь найти другую леди Гижмар, хотя это будут непросто. Без вас моя картина много потеряет. Да и жаль будет, если такой талант, как ваш, пропадет, так и не развившись…
– Нет!!! – выкрикнула Айрис, всем своим существом почувствовав, как сильно ей хочется остаться в этой комнате – остаться и никуда не уходить. Она пробыла здесь меньше часа, но этого оказалось достаточно, чтобы при малейшей попытке подняться она ощущала себя кораблем, бросившим якорь в родном порту. «Не отпускай меня! – хотелось ей крикнуть. – Ни сейчас, и вообще никогда! Позволь мне остаться!»
– Значит, вы согласны?
За всю свою прежнюю жизнь Айрис еще ни разу не имела возможности сделать собственный выбор, еще никогда не ощущала за собой право самой определять свою дальнейшую жизнь. Сейчас решительный миг настал, и она чувствовала, как дрожат колени и тревожно урчит в животе. И тут Айрис вспомнила о привратнике из гостиницы, о его жадных мужских ладонях, представила все будущие ужины, которые ей придется ему готовить, подумала о покрасневших и потрескавшихся от работы и стирки руках – и сравнила все это с новой жизнью, которую обещал Луис.
Она кивнула едва заметно, почти неуловимо, потом с силой сжала руки перед собой.
– Я обещаю. Да. А вы… вы будете учить меня рисовать?
– Честное благородное слово!
После того как решение было принято, они обсудили кое-какие детали: когда она уволится из кукольного магазина, когда Клариссе следует съездить в пансион, чтобы договориться о комнате, и назначили дату первого сеанса – в начале следующей недели, когда все прочие вопросы будут улажены. Наконец Айрис встала, и Луис подал ей капор и шаль. Она даже надела перчатки, но застегнуть не смогла – пальцы ее продолжали трястись и не чувствовали пуговиц.
Выйдя из дома, Айрис остановилась на крыльце. Дело шло к вечеру, воздух сильно остыл, и каждый ее выдох превращался в облачко пара. Наверху послышался скрип открываемого окна, и она подняла голову.
– До свидания, леди Гижмар! – крикнул ей Луис, и Айрис рассмеялась. Уже шагая по улице прочь, она постаралась поменьше горбиться, но это оказалось нелегко, поскольку тяжелая мраморная рука, которую она прятала под шалью, заставляла ее крениться на левый бок. Что ж, думала Айрис, по крайней мере, теперь он не будет считать ее «прекрасно воспитанной маленькой леди». И она улыбнулась себе под нос.
– À bientot!
17
Айрис помахала в ответ.
– Ох, прошу прощения! – воскликнула она секунду спустя, наткнувшись на какую-то проходящую мимо женщину. Та резко обернулась, и Айрис почувствовала, как радость, согревавшая ее изнутри, мгновенно остыла, обратившись в лед.
– Роз, ты?.. Я…
Роз была в такой ярости, что мышцы ей не повиновались, поэтому вместо того, чтобы отвернуть голову, она повернулась всем телом, но Айрис успела заметить, что ее щеки побелели, а нос сделался красным от долгого пребывания на холоде, и с него текло.
– Надеюсь, твой художник заплатил тебе достаточно, – проговорила она.
