В один из дней, придя на очередной сеанс, она застала Луиса с большим конвертом в руках. На конверте стоял штамп с эмблемой Королевской академии, а запечатан он был красной сургучной печатью.
– Это ответ?! – воскликнула Айрис. – Давай, открывай скорее!
Луис нерешительно повертел конверт, потрогал клапан, положил конверт на столик, но тут же снова взял в руки.
Они оба не могли оторвать от него взгляд.
– Я уверена, что твою картину приняли, – проговорила наконец Айрис.
– Даже не знаю… – отозвался он. – В прошлом году критики набросились на нас, как волки на овец… к тому же я подписал картину буквами П.Р.Б. Одного этого вполне достаточно, чтобы снова их разозлить.
– Тогда я открою, – сказала Айрис, выхватывая у него конверт.
– Эй, эй!.. Это частная корреспонденция джентльмена! – слабо запротестовал Луис, но Айрис не обратила на него внимания. Взломав печать, она вытащила из конверта лист бумаги и впилась в него глазами.
– Ну, что там? Да не тяни же ты!
– Уважаемый мистер Фрост… – запинаясь, прочла она вслух.
– Ради бога, Айрис! Дай сюда!.. – Он, в свою очередь, вырвал у нее письмо, и его глаза забегали по строкам.
– Ну как?
– Ох-х!.. Приняли!..
– Тогда почему у тебя такое несчастное лицо?
– Я… я не знаю. Многое зависит от того, на какое место ее повесят. И критики…
– Ты, кажется, говорил, что тебе наплевать на их мнение.
– Ну-у… – протянул Луис, аккуратно складывая письмо. – Может быть, я так и говорил, но… Покажи мне художника, которому действительно наплевать, когда о его картинах говорят ужасные вещи. – Он неуверенно улыбнулся. – Ну а в целом это хорошие новости…
– Подумать только!.. – Айрис вздохнула. – Твоя картина будет висеть в Королевской академии!..
– И ты тоже… Я имею в виду – это же твой портрет, – с улыбкой напомнил Луис. – Вот увидишь, ты сразу станешь знаменитой. И тогда ты бросишь меня ради Тернера или Констебля.
– Брошу обязательно. – Айрис взяла у него письмо и задумалась. – А ведь и в самом деле… – проговорила она. – Я тоже попаду в Академию. Господи, даже представить себе не могу! Столько людей придут на летнюю выставку и увидят меня!.. – Она подумала о том, что лет через сто, когда ее уже давно не будет на свете, картина все еще будет существовать и люди будут по-прежнему разглядывать ее лицо. Нет, решила Айрис, в будущем году она обязательно должна послать в Академию свою картину. Тогда она будет творцом, а не просто музой художника, создавшего бессмертный шедевр. Ей нужна лишь идея, сюжет, – и можно начинать.
В дверь постучали, и Луис бросился открывать. Это пришел Милле.
– Мою картину приняли, Джон! Ты знаешь?
Он знал. Три картины Милле – «Дочь дровосекса», «Возвращение голубя в ковчег» и «Мариану» – тоже приняли, и Луис заключил друга в объятия.
– Думаю, в этом году Академия уже не сможет нас не признать, – заявил он. – Все будут нас восхвалять, а мистеру Диккенсу придется подавиться собственной желчью. «Настал наш славы час!» – пропел Луис. – Если повезет, о наших картинах напишет сам Рёскин.
Потом он повел Милле и Айрис в гостиную и достал из буфета бутылку зеленого шартреза и три пухленькие сигары. Милле хотел было отказаться, но Луис чуть не насильно сунул ему в руку бокал, налил всем троим вина и чокнулся с Айрис.
– За нашей славы час! – провозгласил он.
Айрис выпила и чуть не закашлялась – таким сладким и крепким оказался ликер. Почти сразу у нее в голове зашумело, и она снова припомнила ночь, когда они с Луисом стояли, обнявшись, на берегу пруда и его рука обнимала ее за талию, а ее лежала у него на поясе.
– Придумал! Пойдемте в «Дельфин»! – воскликнул Луис.
– Пойдемте, – согласился Милле. – Я поставлю тебе порцию светлого.
– Нет, это я поставлю тебе порцию светлого, – возразил Луис и повернулся к Айрис. – Ты тоже должна пойти с нами.
– Но я не могу!
– Почему? – Луис потянулся к ее перчаткам и капору. – Или у тебя есть занятие поинтереснее? Может быть, ты идешь к кому-то на вечеринку или в оперу?
Айрис недоуменно уставилась на него. Как просто быть мужчиной, подумала она. Им-то нет необходимости думать о подобных вещах!
– Как я могу пойти в таверну с двумя неженатыми…
– Чепуха! К тому же мы будем твоими дуэньями.
– Вы? Вы не можете! Как я уже сказала, вы оба не женаты, я тоже не замужем. Если я пойду туда с вами, меня будут считать… – Она не договорила, неожиданно задумавшись о том, а принадлежит ли она к тем слоям общества, где о подобных вещах действительно задумываются. Кто она такая? Швея-продавщица из кукольной лавки, которая стала натурщицей. О какой добродетели она печется?
– Вот не думал, что тебя заботит, что скажут о тебе лицемеры и ханжи!
– А я ее понимаю, – неожиданно заявил Милле.
– Спасибо… – Айрис с такой силой сжала бокал в руке, что ей даже показалось, еще немного, и он может треснуть. – Спасибо, мистер Милле, – поправилась она в попытке сохранить последние крохи респектабельности, которая с каждым днем ускользала от нее все больше.
Луис нахмурился.
– Мистер Милле?.. А я – я теперь буду мистер Фрост? Айрис качнула головой.
– Вам придется пойти без меня.
– Не говори ерунды. – Луис искоса посмотрел на нее. – Впрочем, если не хочешь, я не стану настаивать. Останемся дома и будем разглядывать стенные панели. Вот весело-то будет!..
В дверь снова постучали, и выражение его лица мгновенно переменилось.
– Это наверняка Хант! – воскликнул Луис. – Я уверен, что его «Валентина»
35 тоже приняли и что ваши картины будут висеть на лучших местах!
– Я открою, – вставила Айрис, которая стояла ближе всех к выходу. Открывая парадную дверь, она слышала, как Милле и Луис возбужденно переговариваются в гостиной.
Но на пороге стоял вовсе не Хант.
Это был ребенок, который удивленно моргал, глядя на нее. У него были большие, как сливы, глаза и светлые волосы, которые наискось падали на лоб. Одет он был в изрядно помятый матросский костюмчик, и выражение лица у него было на редкость серьезным и взрослым. Такие лица Айрис видела только у детей состоятельных родителей, которых она изредка встречала в парке, где они прогуливались со своими боннами и няньками. Сейчас Айрис едва не рассмеялась – лицо мальчугана было точь-в-точь как у школьного учителя.
– Добрый день, – сказала она, слегка наклонившись, чтобы их лица оказались на одном уровне. – Что угодно юному джентльмену?
