***
Все дальнейшее представлялось Сайласу достаточно простым. От него требовались только терпение и осторожность: первое – чтобы ждать и наблюдать, второе – чтобы не попасться. Вскоре он уже знал, что кличка спаниеля с розовым ошейником – Клод, что каждое утро его выгуливает заспанная горничная и что, едва попав в парк, пес несется к одной и той же луже и бегает там по грязи, пачкая лапы и приплюснутую, как у свиньи, морду. Жил Клод в доме номер 160 по Глостер-сквер. Шерсть у него была светло-бежевой, если не считать более темных полосок на лапах и коричневого чепрака на спине, однако после утренних «грязевых ванн» пес становился почти черным. Отчаянно зевающая горничная имела обыкновение спускать его с поводка у самого входа в парк, предоставляя Клоду бегать на свободе, пока сама она болтала с другими служанками. За псом она совсем не следила и даже не убирала за ним, оставляя эту неаппетитную работу сборщикам собачьих экскрементов.
За три дня наблюдений Сайлас выяснил все, что хотел, и был готов действовать. Рано утром он спрятался за деревьями и вскоре услышал ленивые шаги горничной, у ног которой вертелся спаниель. Минута, и бархатный поводок отстегнут. Пес сразу помчался к зарослям, и Сайлас приготовил пакет с мясными обрезками, которые он прихватил с собой в качестве приманки.
Солнце поднялось над вершинами деревьев, и бесчисленные капли росы засверкали в траве как мышиные глазки. В этот ранний час в парке не было гуляющих франтов и леди – только служанки и горничные, которые поминутно терли глаза и собирались в группы, чтобы посплетничать о хозяевах. За вверенными их попечению домашними любимцами слуги почти не следили, предоставляя им бегать где вздумается.
Клод тем временем подбежал совсем близко к тому месту, где прятался Сайлас. По дороге он обнюхивал траву, а заодно сунул нос под хвост борзой суке (Сайлас в своем укрытии залился беззвучным смехом при мысли о том, как по возвращении с прогулки хозяйка станет целовать морду своего любимца). Оказавшись в подлеске, пес принялся носиться кругами, все больше удаляясь от дорожки, где осталась горничная. Вскоре он выбежал к берегу озера, залез передними лапами в воду и, сделав несколько торопливых глотков, двинулся в обратном направлении. Вот он обогнул дерево, облаял невидимую в листве птицу или белку и снова углубился в заросли. Когда Сайлас наконец его нагнал, пес сидел на задних лапах, а рядом дымилась в прохладном утреннем воздухе свежая куча.
– Иди-ка сюда, дружок! – тихонько позвал Сайлас и причмокнул губами. – На!.. – Он показал псу кусочек мяса. – На-на-на!..
Клод поднял нос и принюхался. Он был еще совсем молодым псом, почти щенком. Айрис сделала правильный выбор – это именно то, что нужно Милле.
Сайлас бросил мясо перед Клодом, и тот принялся есть, виляя из стороны в сторону обрубленным хвостом.
Момент был подходящий, и Сайлас достал из кармана бутылочку с хлороформом, плеснул немного на носовой платок и, сделав быстрый шаг вперед, прижал к носу пса. Через каждые пять секунд он добавлял на платок еще каплю вещества.
Клод не засыпал минуту или две, так что Сайлас даже слегка встревожился – ему казалось, что хлороформ должен подействовать быстрее. Пару раз пес негромко взвизгнул и наконец обмяк. Но он всего лишь спал, а Сайласу нужен был труп, и он с силой сжал мохнатое горло пальцами. Клод вяло дернулся, но уже через минуту Сайлас почувствовал, что пульс пропал, да и звука дыхания он не слышал.
Дело было сделано, и, спрятав мертвого спаниеля под плащом, Сайлас быстро пошел к другому выходу из парка. Айрис будет довольна, думал он на ходу. Ведь он сделал все, как она хотела.
Позор
Фабрика, 22 апреля
Айрис!
Умоляю тебя уделить мне хотя бы пять минут твоего времени! Я знаю, что приезд моего сына стал для тебя неожиданностью, быть может, он даже тебя испугал. И в этом, несомненно, есть доля моей вины.
Да, у меня есть сын, но до сих пор я считал эту тему глубоко личной и к тому же не слишком подходящей для того, чтобы обсуждать ее с тобой. Похоже, я ошибался.
Мне хотелось бы хотя бы вкратце объясниться и заверить тебя, что открывшиеся обстоятельства никак не повлияют на твой статус моей натурщицы и, если угодно, моей «ученицы». Мой брак уже много лет брак только по названию: Сильвия и я давно живем раздельно, и мое имя ничем не запятнано. За исключением членов братства ни один человек в Лондоне не знает, что я женат: в обществе меня считают закоренелым холостяком. Разумеется, я пойму, если, прочтя мое объяснение, ты решишь разорвать наш договор (хотя я убежден, что в этом случае мир искусства многое потеряет, не говоря уже о бедняжке Джинивер, которая может и вовсе скончаться от тоски). Единственное, о чем я тебя прошу, это не принимать никакого решения, пока мы не поговорим подробно.
Твой Луис
Колвилл-плейс, 6 22 апреля
Дорогая Айрис!
Я был очень огорчен, когда ты отказалась встретиться со мной сегодня вечером, лишив меня, таким образом, возможности объяснить тебе ситуацию лично. Попробую сделать это здесь, поскольку для меня весьма важно, чтобы ты поняла, как обстоят дела в действительности.
Впрочем, я и сейчас с трудом понимаю, что сказать, как и с чего начать… Слова путаются у меня в голове и упрямо не хотят ложиться на бумагу. Ах, если бы ты была сейчас со мной, а не читала эти строки у себя в мансарде, в парке или в другом месте. Именно по этой причине я никогда не любил писем – жалкая это все же замена разговору лицом к лицу, когда видишь глаза собеседника, чувствуешь, как он реагирует на твой голос и интонацию!
С другой стороны, может быть и лучше, если я не буду воображать тебя рядом с собой. Попробую написать это письмо так, словно речь идет о жизни совершенно постороннего человека.
Итак, все началось с наших отцов – Сильвии и моего, – которые были соседями и близкими друзьями. Они вместе учились в школе, потом вместе поступили в Оксфорд. Оба женились почти одновременно, а их дочери, Сильвия и Кларисса, были ровесницами и вскоре тоже стали близкими подругами, так что в детстве мы часто проводили летние каникулы втроем.
Должен сказать, что родители Сильвии с самого начала были уверены, что мы с ней должны пожениться. Они предназначали ее для меня чуть не с младенчества. Впоследствии Сильвия признавалась, что мать часто рассказывала ей обо мне, превознося до небес мои достоинства и таланты, как действительные, так и воображаемые. Начиная лет с десяти она покупала Сильвии красивые шелковые ленты или заставляла часами сидеть с нагретыми железными стержнями в волосах, если существовала хоть малейшая возможность, что мы с ней окажемся в одном и том же месте.
Однажды, когда мне было лет пятнадцать, я приехал на каникулы домой и встретил там Сильвию. Должно быть, со мной что-то случилось, потому что в то лето я увидел ее словно в первый раз. Стрела Купидона поразила меня в самое сердце, я влюбился глубоко и страстно.
