Выбравшись из лавки, Альби перешел улицу и постучался в дверь Луиса. До назначенного времени оставалось еще четверть часа, но мальчик уже не думал о «пунтуальности». Колени его дрожали.
Он звонил и стучал, но ему никто не открывал, хотя Альби был уверен, что художник дома, да и Айрис давно должна была прийти. От этого ему стало очень одиноко. В какой-то момент Альби начало казаться, что он стал невесомым, легким, словно бесплотная тень, которую может развеять самый слабый порыв ветра. Ноги теряли сцепление с землей, голова кружилась, в затылке пульсировала тупая боль. Машинально ощупывая разбитый нос, мальчик почувствовал, как он негромко хрустнул, и из ноздрей снова потекла кровь, заливая и без того испачканные губы и подбородок.
Альби принялся колотить в дверь ногами, хотя боль в голове с каждым ударом становилась все сильнее. «Пожалуйста, откройте!» – хотел крикнуть он, но вместе с последним зубом Альби лишился и способности говорить внятно, и сумел издать только громкое шипение:
– Псалста… псалста!..
Его синие бриджи покрылись пятнами крови, которая капала с подбородка, попадая на куртку, на рубашку, на землю. Глядя, как она впитывается в сухую пыль, Альби вспомнил слизистые следы на простынях, которые он накануне яростно оттирал щеткой и уксусом, вспомнил жалкую улыбку сестры и ее свисающую с кровати руку, которую он крепко сжимал, пока веревочная сетка над его головой ритмично раскачивалась то вверх, то вниз. Сайлас… Альби вспомнил угрозы чучельника и понял, что этот отпетый негодяй способен на все. Буквально на все.
И все же мальчик постепенно успокаивался. Паника отступила. Его колени перестали дрожать, кровь почти не текла, и только боль, словно большая бабочка в сачке, все так же пульсировала в затылке и отдавала в глаза. На мгновение Альби представил себе сестру – избитую, окровавленную, – которая валяется в сточной канаве, словно куча выброшенного тряпья. Просто еще одна шлюха, до которой никому нет дела… И конечно, никто не прислушается к его словам, если ему вздумается обвинять в чем-то «почтенного мистера Рида».
Эта нарисованная его воображением картина подействовала на Альби так сильно, что он позабыл о боли. Собираясь с силами, мальчик еще некоторое время стоял неподвижно, потом повернулся и медленно побрел прочь, немного кренясь на правую сторону. Нет, он не имеет права рисковать жизнью сестры.
Даже ради Айрис…
Нет, грустно размышлял Альби, сворачивая за угол, не бывать ему натурщиком. Он не способен быть настоящим другом Айрис, и даже сестре от него мало проку. Ни на что-то он не годен, а все потому, что трус! Самый обыкновенный трус, который только болтать умеет.
Одинокая слеза выкатилась из глаз мальчугана и, скользнув по щеке, остановилась в уголке губ, но Альби не решился вытереть ее рукой. Он лишь слизнул ее языком и ощутил во рту горьковатый вкус соли и железа.
Урок анатомии
На стук и звонки в дверь они по обоюдному согласию решили не откликаться. Никто не должен вторгаться в их уютный маленький мир, в котором им было так хорошо. Заслышав доносящиеся снизу звуки, Айрис лишь приоткрыла глаза и бросила короткий взгляд на Луиса. Он лежал на спине и не шевелился; глаза его были закрыты, но Айрис знала, что он не спит.
Лениво покачивая ногой тяжелый кроватный полог из вощеного ситца, Айрис думала о том, что хотела бы оставаться здесь вечно, чтобы снова и снова заниматься любовью с Луисом, чувствовать, как его семя подсыхает у нее на животе, трескаясь, словно яичный белок. Он сам сказал ей, что не должен ничего оставлять внутри нее, и объяснил – почему.
Счастливо вздохнув, Айрис устроила голову в ямке чуть ниже левого плеча Луиса и стала слушать, как бьется его сердце.
– Удивительно… – проговорила она немного погодя. – Моя голова так удобно помещается в этой впадинке, словно она создана специально для меня.
– Возможно, так и есть, – не открывая глаз, отозвался он и провел рукой по ее спине, словно по клавишам фортепиано. – Тебе хорошо?
– Очень! – ответила Айрис и тоже закрыла глаза, чтобы вернее отсечь страхи и тревоги, маячившие на самом краю сознания, и полностью сосредоточиться на «здесь» и «сейчас». «Я здесь, – думала она, – и Луис тоже. Все прекрасно. Так прекрасно, как только может быть. Или наоборот – все просто ужасно». Айрис понимала, что ее доброе имя и ее репутация окончательно погибли, но ей почему-то было совершенно наплевать.
Приоткрыв глаза, она уперлась взглядом в выпуклую, почти лишенную волос грудь Луиса и машинально погладила его по бедру. От его ласк ее собственные груди набрякли и сделались очень чувствительными, а низ живота слегка побаливал – да и губы тоже. Ничего удивительного – их поцелуи были горячими и жадными, к тому же раз или два Луис довольно чувствительно прикусил ее губу.
До сегодняшнего дня Айрис считала, что «амурные дела», как однажды выразилась ее мать (она, впрочем, тут же спохватилась и даже прикрыла рот ладонью), непременно должны быть связаны с болью, страданием и необходимостью терпеливо переносить мужские прихоти. Однажды она и в самом деле увидела на улице грязного бродягу, перед которым стояла на коленях женщина в отрепьях. Запустив руку в ее спутанные волосы, бродяга прижимал голову женщины к своим штанам, а та издавала странные звуки – совсем как кошка, которую тошнит. Когда Айрис догадалась, в чем дело, ее и саму чуть не вырвало, и она подумала, что мать, вероятно, была права. И все же подсмотренная ею сцена близости между Роз и ее «джентльменом» оставила у Айрис двойственное впечатление: вид его жадных шарящих рук, оставлявших на бедрах сестры багровые синяки, привел ее в ужас, и все же ей было очевидно, что удовольствие от происходящего получает не только Чарльз, но и Роз.
С тех пор Айрис часто хотелось испытать что-либо подобное, но она не решалась перешагнуть внушенные ей окружающими ограничения и запреты. С раннего детства она привыкла думать о своих «секретных местечках» как о чем-то постыдном – таком, что необходимо прятать от чужих глаз. И только после того, как в ее жизни появился Луис, все, что Айрис слышала раньше, стало казаться ей частью какого-то грандиозного заговора, в котором участвовали не только ее родители, но и священник, и школьные учителя. Никто из них ни разу не намекнул, ни разу не проговорился, что «грех», которым ее всегда пугали, может быть столь сладостным.
Тут Айрис вспомнила, как она корчилась от стыда, когда Луис смотрел на нее голую и улыбался, а потом взял и поцеловал прямо туда, да еще назвал эту неудобоназываемую часть ее тела прекрасной. От этого она окончательно растерялась и пришла в ужас, но потом…
– Если ты не прекратишь, мне придется нарушить мое джентльменское слово и еще раз принести тебя в жертву Венере, – неожиданно проговорил Луис, и Айрис осознала, что все это время продолжала поглаживать его бедро.
– Хотелось бы мне знать, – откликнулась она, целуя его в ухо, – стоило ли жертвовать величавым благородством искусства ради низменной страсти?
– Разумеется, нет.
