Убедившись, что Сайлас вошел в здание, Альби повернулся и быстро пошел прочь.
– Академия, академия, академия, – вполголоса твердил он, уворачиваясь от набитого клерками омнибуса. – Академия, академия, академия…
На Стрэнде Альби огляделся по сторонам и юркнул в заканчивающийся тупиком переулок, где находилась лавка Сайласа. Дома по обеим сторонам переулка казались ему высокими, точно корабли; окна в них были разбиты, и из одного сочился дым. Тротуаров не было, а на мостовой громоздились кучи золы, мусора и гниющих отбросов, которые липли к башмакам Альби. Лавка стояла в самом конце. Ветхое двухэтажное строение покосилось, навалившись на стену дома рядом, – совсем как старый пьяница, которому невмоготу стоять прямо, – но от него веяло самой настоящей жутью.
Не доходя примерно десятка шагов до двери, Альби наткнулся на полуразложившийся труп собаки. Сильный запах тления ударил ему в нос. От шкуры остались только клочья палевой шерсти, между выступающими дугами ребер шевелились отвратительные личинки, узкие оскаленные челюсти оголились, и из кости торчали острые, как у лисы, зубы. Не выдержав, мальчик закрыл нос и рот рукавом и отвернулся. Нужно пошевеливаться, подумал он. Что, если Сайлас вернется и застанет его в лавке?
На всякий случай Альби подергал дверь лавки, но, как он и ожидал, она оказалась заперта. Тогда он поднял голову и увидел, что Сайлас оставил открытым окно верхнего этажа. Окно было совсем маленьким – ненамного шире отверстия дымохода, но Альби это не смутило: он умел карабкаться по стенам и протискиваться в самые узкие щели. Это умение было очень полезным, если нужно было сыграть с кем-то шутку или сократить путь. Пальцы у него были цепкими, как кошачьи когти, а руки и ноги – сильными. Сестра не раз говорила Альби, что, если бы он не был таким честным, из него получился бы лучший в Лондоне форточник.
Еще раз оглядевшись, Альби поплевал на ладони и начал взбираться по боковой стене.
Предварительный просмотр
Одетые в черное лакеи, странно похожие на стаю воронов, расступились, но поглядывали на Сайласа с усмешками, в которых сквозило презрение.
Сначала он думал, что его не пустят даже несмотря на билет, за который, кстати, ему пришлось уплатить непомерно большую сумму, однако после непродолжительных пререканий дверь перед ним все-таки распахнулась.
В прошлые годы Сайлас нередко дежурил у дверей Академии, пытаясь заинтересовать художников своими изделиями (в качестве доказательства своего мастерства он даже носил с собой несколько образцов небольшого размера). В том, что Луис будет сегодня на открытии Летней выставки, он был уверен – ни один лондонский художник не мог бы пропустить столь значительное событие. Не сомневался Сайлас и в том, что Луису непременно захочется показать Айрис свои картины.
Оказавшись в здании, Сайлас двинулся вдоль анфилады огромных, как пещеры, демонстрационных залов и с первых же шагов почувствовал, как сильно ему действует на нервы хаос, в который превратили выставку организаторы. Он бы предпочел, чтобы картины на стенах висели строго по линеечке, чтобы они были заключены в одинаковые рамы и имели одинаковые размеры. Но полотна были развешаны как попало, очень близко друг к другу, отчего казалось, будто стены залов оклеены вульгарными пестрыми обоями. Слава богу, хотя бы потолок был украшен симметричными гипсовыми завитками, на которых отдыхал взгляд, и Сайлас то и дело поглядывал на них, пытаясь совладать с сумбуром в мыслях. Но идти, задрав голову, было не слишком удобно: очень скоро он налетел на какого-то джентльмена с бакенбардами, который посмотрел на него как на последнего пшюта. Гидеон?.. Нет, это был совсем другой человек, но Сайлас все равно почувствовал себя изгоем. Ох уж это пресловутое «высшее общество»!.. Он стремился к нему всей душой, но оно его не принимало. Даже в Стоуке, где богатые леди охотно скупали у него черепа и кости для своих собраний, его считали шутом или юродивым. Да что там – родная мать презирала его, считая сумасшедшим, так что же говорить об остальных?
Чтобы отвлечься от этих мыслей, Сайлас стал думать об Айрис, о том, что она скоро будет здесь. Он увидит ее, а она заметит его в толпе и, наверное, решит, что он все-таки стал частью общества, иначе бы ему ни за что не достать билета на закрытый для широкой публики просмотр шедевров, куда допускают только признанных специалистов в области искусства (в конце концов, что такое таксидермия, как не разновидность скульптуры?).
Она, конечно, удивится. Интересно, что ему сказать Айрис, если он осмелится к ней приблизиться? Упрекнуть ли ее за то, что она не пришла к нему ни в лавку, ни на Выставку, хотя он прислал ей билет?.. С ее стороны это было не очень-то вежливо и даже, пожалуй, жестоко. Впрочем, у нее есть оправдание. Она наверняка скажет, что не могла прийти без дуэньи, и будет совершенно права. А он ответит…
В этот момент Сайлас вынырнул из облака густого сигарного и трубочного дыма и – он не мог поверить собственным глазам! – увидел ее. Айрис была здесь, в зале, но только не в толпе, а на стене. Картина!.. Задохнувшись от волнения, Сайлас стал пробираться вперед, толкнув по дороге какого-то толстяка, который довольно грубо его обругал («От такого слышу, сэр!»), но ничто, ничто не могло его остановить. Вот он уже у самой картины – стоит, жадно впитывая взглядом дорогой образ.
Да, это Айрис. Такая же, как в жизни. Неподвижная, схваченная на середине жеста, и в то же время – настоящая. Ему казалось, он может влезть в раму и присоединиться к ней на холсте, почувствовать теплую пульсацию ее нежной шеи, ощутить прохладный шелк руки, которой она коснется его щеки. Взгляд Айрис, немного испуганный и в то же время исполненный надежды, был устремлен прямо на него, а в рыжих волосах сверкала тонкая золотая корона. Значит, Луис написал ее в образе королевы… Что ж, интуиция у этого парня работает как надо, этого у него не отнимешь.
Краем глаза Сайлас наблюдал за большой группой мужчин, которые, как и он, восхищались картиной, и в груди его разгорался гнев. Они недостойны смотреть на Айрис. Они не имеют права любоваться ее полными, чуть выпяченными губами, широко расставленными глазами и изящным изгибом деформированной ключицы. Айрис принадлежит только ему. Ему. Она – его королева!
Когда толпа перед картиной немного поредела, Сайлас обратил внимание на интерьер, в котором художник изобразил Айрис. Он отметил и решетку на окне, и тоскливое выражение ее лица, и птицу, к которой она протягивала руку. Постойте, постойте!.. Разве это не та самая голубка, которую он продал художнику? Так и есть, тут не может быть никаких сомнении. А как выписано каждое перышко, каждая пушинка! Глядя на нее, было совсем нетрудно представить, что птица только что выпорхнула из нарисованной темницы. Но разве сумел бы Луис так нарисовать голубку, если бы он продал ему негодное чучело, с гордостью подумал Сайлас.
Приблизившись к стене еще на шаг, он прочел подпись под картиной.
«Воз-люб-лен-ная Гиж-ма-ра в тем-ни-це… Как жи-знь пус-та – он не при-дет». – и еще несколько слов, которые он не разобрал, но этого и не требовалось. Его воображение заработало на полную катушку, и Сайлас осознал – осознал с чувством облегчения и признательности, – что Айрис дает ему третий знак. Наконец-то ему стало ясно, что́ он должен сделать, чтобы удостоиться ее благодарного взгляда, чтобы сделать ее своей, чтобы развлечь Айрис и раз навсегда стереть с ее лица печаль.
