Книга Тысяча жизней, страница 22. Автор книги Жан-Поль Бельмондо

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Тысяча жизней»

Cтраница 22

Тут появляется Мишель Бон, тоже занятый в пьесе. Он смотрит на меня, вытаращив глаза и раскрыв рот.

– Что с тобой?

– Да что ты делаешь?

– Ты же видишь – разгримировываюсь!

– Ты с ума сошел? Тебе играть еще три сцены.


Я столько репетировал первую сцену Любена, что остальные просто вылетели у меня из головы. Остальных я не знаю вовсе, ни ситуаций, ни текста, ни моего текста, ни реплик, которые мой персонаж должен подавать Жоржу Дандену – Мишелю Галабрю. В эту секунду я понимаю, что влип, но мой молодой-старый друг не дает мне подумать, как быть. Он хватает меня за плечи и выталкивает к занавесу. Я оказываюсь перед своим работодателем, до которого быстро доходит, что играть сцену я неспособен. Мишель Бон пытается мне подсказывать, так громко, что слышат первые ряды. Но я подаю реплики невпопад, как ни тянет время мой партнер. И слыша обрывки из-за занавеса, я путаю их так, что они вообще перестают быть репликами. Это катастрофа.

У моего Любена совершенно придурковатый вид, и зрители не уверены, что понимают происходящее. В какой-то момент Жорж Данден говорит мне: «То, что сказал мне этот человек, странно!» Но я ему вообще ничего не сказал. И странным кажется скорее это. Я не помню во всех подробностях конца этого крушения, кроме отменной выволочки на повышенных тонах. Мишель Галабрю меня уволил, как я и заслуживал. Заменил он меня легко, кандидатов хватало. Но другой оказался не лучше меня, у него случались провалы в памяти размером с траншею, в которой были погребены его шансы остаться Любеном.


Не знаю, повлиял ли этот эпизод на настроение отцов «Комеди Франсез», но я тщетно ждал, что меня, как некоторых моих товарищей, позовут туда играть.

И телеграмма, хоть она и пришла не вовремя, когда я был не в Париже, логически должна была бы мне польстить. Однако ничего подобного: я разозлился. Это было еще хуже, чем если бы не прислали ничего. Они предлагают мне работать… стажером. Что значит быть при случае билетершей, готовить кофе и выполнять еще тысячу мелких поручений, которые я не считаю глупыми, но не могу увязать с моей профессией.

Я слишком горд, чтобы согласиться на предложение, которое видится мне унизительным. И предпочитаю, чтобы немножко поглумиться над ними и помочь им оценить мой гений, отправить письмо следующего содержания: «Приглашен в Чинечитту. Не могу принять ваше предложение».

Я доволен моей шуткой, хотя, в конечном счете, вынужден подчиниться волеизъявлению «Комеди Франсез» под страхом исключения из Консерватории. Надо быстренько возвращаться и брать, что дают, понурив голову: увы, приходится повиноваться, как в армии.


Они бросили мне кость: маленькую рольку в комедии в двух действиях Альфреда де Мюссе «Фантазио», которую поставил один из моих кумиров, Жюльен Берто, ученик Дюллена, актер Бунюэля [21]. Он дал мне сыграть одного из крестьян, несущих гроб. На сцене я появляюсь ненадолго. Нам полагается быстро убраться за кулисы вместе с катафалком. Но я рассчитываю так или иначе обратить на себя внимание уже в вечер премьеры. Я еле волочу ноги и строю гримасы боли. Напрягаюсь, словно сворачиваю гору, обливаюсь потом под широкополой черной шляпой, сгибаюсь, как будто несу крест Христа и его терновый венец. Зрители не могут меня не заметить, так я выделяюсь своей медлительностью и неожиданно с душой сыгранным горем. Помимо оригинальности моей игры я имею право на одну-единственную реплику, чтобы блеснуть.

На репетициях Берто советовал мне выдержать паузу перед последними словами моей фразы: «Мы хороним святого Иоанна, его место свободно, вы можете занять его… Если хотите». И я пользуюсь этим, постыдно злоупотребив рекомендацией режиссера. Мною движет горячее желание развлечь публику, которая, похоже, смертельно скучает. Так что я добиваюсь комического эффекта, вспышки в этом сумрачном туннеле. Я ухожу со сцены, как полагается, произнося мою фразу. Исчезаю за кулисами, как будто реплика закончена. Но вновь появляюсь перед публикой с моим «Если хотите». Зал взрывается смехом, что меня приободряет, вознаграждая мою дерзость. И я не пожалел об этом даже на следующий день, когда меня сурово отчитал администратор «Комеди Франсез» Пьер Дескав, которому не понравилась моя инициатива.

Несмотря на мою явную недисциплинированность, мне доверили еще одну маленькую роль в пьесе «Благая весть Марии», впервые сыгранной в присутствии автора, Поля Клоделя. Мой друг Марьель тоже задействован, что дает нам очередной случай повалять дурака. Дом Мольера роднят с Консерваторией строгие нравы, дух серьезности, чопорные мэтры, склонность жертвовать комизмом, слишком простонародным и презренным, в пользу трагизма, высокого и изысканного.


Мы отторгаем религию почтенного театра и демонстрируем это при любой возможности. Умеренность, первостепенная добродетель этих достойных мужей и жен, прославивших «Комеди Франсез», так нам не идет, что мы ее извращаем.

Когда нам велят намазать ноги бронзером [22] или автозагаром моментального действия, чтобы походить на настоящих крестьян на полевых работах, мы, разумеется, повинуемся, но перевыполняем задание. Мы не останавливаемся на уровне колен, а мажемся до волос. Наложив грим, мы любуемся собой в зеркале уборной, где вдвоем готовимся к первому представлению клоделевской драмы. Наш загар, далеко не естественный, смешон: мы похожи на пригоревшие пряники или подрумяненное сало. Мы выглядим не сельскими парнями, а скорее богатыми американцами, забывшимися под солнцем Ривьеры. По крайней мере, нас заметно издалека – мы выделяемся.

Текст, который я произношу на этот раз, совсем короткий. Но, как и в «Фантазио», я достаточно изобретателен, чтобы выгодно обыграть мою маленькую реплику. Я пускаю в ход мой лучший голос, имитирующий Мишеля Симона, и сопровождаю слова оригинальными гримасами, произнося эту емкую и звучную фразу: «Мой хлебец замерз».

И снова я вызвал недовольство корифеев «Комеди Франсез»: этим ретроградам не понравились мои современные инновации. Мнение Клоделя о моем жизнерадостном исполнении роли голодного крестьянина до меня не дошло; я только надеюсь, что оно у него было. Я сознавал свой актерский парадокс. Снова и снова я пытался подняться по ступеням храма, где у меня не было никаких шансов – да и желания – быть жрецом. Я искал освящения установленного порядка, в то время как самой природой был предназначен его ниспровергать. Сказать по правде, строгие правила, царившие в Доме Мольера, классовая система, которую символизировали двери, парадные и служебные, для господ и для рабов, для светил и для лакеев, были мне отвратительны. От «Комеди Франсез» и от Консерватории меня порой пробирал озноб, как от двух театров мумий. Во втором учили, в конечном счете, приспосабливаться к первому – или, для таких, как я, терпеть его, постоянно ломая свой характер.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация