Скорчившись на стуле как бы от боли, Адамс сказал, что в последнее время он плохо себя чувствует. Его подкосило напряжение из-за тяжбы по поводу одной из компаний, на которые он работал в качестве инженера-консультанта. Он планирует вскоре отправиться на родину в Канаду. Глупо так злиться, как Мэннинг, сказал он, раз все это делается ради блага всего мира. Молодой американец пристально смотрел на него, а пожилой большевик-революционер пространно разглагольствовал о какой-то работе, которую он проделал над крупной емкостью для гидростатических испытаний, а потом стал рассказывать смешные случаи из прошлого, когда он много путешествовал по Европе, закупая сырье для Советского Союза. Снова и снова он говорил о СССР, пока Мэннинг не понял, что он приближается к тому, чтобы откровенно высказать то самое, ради чего все затевалось.
Это был месяц, когда произошел взрыв в Аламогордо в штате Нью-Мексико. Внезапно Адамс сказал, что, возможно, Мэннингу еще не слишком поздно предоставить информацию о таких вещах, как уран и атомная бомба, с которыми он был некоторым образом связан через свою работу на «Металлургическом проекте». Разве Мэннинг не согласен, настаивал Адамс, что информация об этих научных исследованиях должна быть доступна для всего человечества? Мэннинг ответил, что нет, он так не считает, — так он позднее сказал ФБР. Возможно, в конце концов сведениями следует поделиться со всем миром, но что до него самого, то он намерен соблюдать все меры безопасности и секретности и не желает долее это обсуждать. На том и закончилась последняя их встреча.
Ни Джон Хитчкок Чапин, ни Эдвард Мэннинг не дали своих показаний ФБР раньше, чем кончилась война, но вот позиция Кларенса Фрэнсиса Хиски была раскрыта раньше.
Надев военную форму, Хиски через три дня уехал из Чикаго. Из-за суматохи, окружавшей его отъезд, Джеймс Стерлинг Марри, военный сотрудник армейского Корпуса контрразведки (КК), приписанный к «Металлургическому проекту», решил принять дополнительные меры предосторожности. Без ведома Хиски Марри приставил к нему молодого парня из КК по имени Чарльз Кларк с указанием присматривать за подозреваемым химиком всю дорогу вплоть до пункта назначения — дальней полярной базы у места под названием Минерал-Уэллс. Когда отряд Хиски добрался до Эдмонтона в канадской провинции Альберта и направился дальше на север, Кларк немного занервничал и решил пойти на крайние меры. Пока химика задерживали где-то в другом месте, он просмотрел его вещи. Он сказал, что нашел записную книжку, в которой было полно данных по ядерным исследованиям. Хиски об этой находке не сообщили. Правила безопасности на «Манхэттенском проекте» требовали немедленно докладывать о потере любых засекреченных документов, но Хиски так и не доложил о пропаже записной книжки. По словам Мэннинга, только после войны он узнал, насколько точны были его подозрения: как говорили, на Аляске для Хиски была организована встреча с каким-то агентом, работавшим на союзную, но, как всегда, недружественную державу. Если бы не потеря записной книжки, встреча вполне могла бы состояться.
Что касается Хиски, то когда он прекратил пересчитывать солдатское белье на Аляске, его перевели в военную лабораторию на Гавайях, которая занималась производством мыла для военнослужащих на Тихом океане.
Сославшись на серьезную болезнь матери, Хиски получил разрешение ненадолго вернуться в Висконсин в начале 1946 года. Его демобилизовали в мае того же года. После войны он развелся с Маршей Сэнд, женился на Мириам Ребекке Шервуд и преподавал аналитическую химию в Бруклинском политехническом институте в Нью-Йорке.
На слушании в конгрессе после войны Хиски под предлогом нежелания свидетельствовать против себя отказался отвечать на вопросы о том, является ли он коммунистом и передавал ли он секретную информацию неуполномоченным лицам. На том же основании он отказался говорить о своих отношениях с Артуром Адамсом и Джоном Чапином. В интервью 1949 года с репортером «Бруклин игл» Эдом Рейдом, обладателем Пулитцеровской премии, Хиски заявил, что он не коммунист и никогда не занимался шпионажем. Он уклонился от ответа на эти вопросы под присягой, сказал он, чтобы не попасть в «ловушку с дачей ложных показаний, как было с Хиссом и Чемберсом». Не вполне уместно Хиски прибавил, что был «всего лишь мелким винтиком в деле очернения Дэвида Лилиенталя и передачи Комиссии по атомной энергии в руки военных».
В 1950 году в округе Колумбия Хиски осудили за неуважение к конгрессу из-за его постоянного отказа свидетельствовать перед комитетами по расследованию. После этого Бруклинский политехнический институт временно отстранил его от преподавания. 13 апреля 1951 года федеральный судья Мэттьюз в Вашингтоне снял обвинение с Хиски, постановив, что он имел право отказываться отвечать на вопросы, чтобы не свидетельствовать против самого себя. В следующем месяце Бруклинский политех восстановил его в должности и выплатил полный оклад за вынужденный отпуск.
Усилия сталинских агентов по проникновению в атомные исследования в Калифорнийском университете оформились летом 1941 года. Во главе этих попыток, более или менее представляя себе их последствия, стоял Кеннет Мэй, двадцатишестилетний математик, который предыдущей осенью потерял работу преподавателя в университете из-за своей коммунистической деятельности. Возможность использовать Мэя в качестве вывески отчасти объяснялась его долгим пребыванием в Беркли, где располагалась сверхсекретная Радиационная лаборатория, и отчасти тем, что его отец, профессор Сэмюэл Честер Мэй, был там деканом. Профессор Мэй публично отрекся от своего сына и лишил его наследства 26 сентября 1940 года за то, что тот принял на себя обязанности организатора избирательной кампании компартии в округе Аламеда. 10 октября члены правления университета уволили Кеннета Мэя. Хотя ссора отца и сына развела весь Беркли по разным сторонам, Кеннету Мэю удалось в основном сохранить свое положение в научных кругах, что было жизненно важно для его целей.
Из-за кулис Мэем манипулировали Руди Лэмберт, советский карьерист средних лет с изборожденным морщинами лицом, который вел подпольную работу в Калифорнии, и Марсель Шерер, член-основатель Коммунистической партии США, который приехал из Нью-Йорка, чтобы лично вести организационную кампанию Федерации архитекторов, инженеров, химиков и техников. Еще дальше за кулисами, за Лэмбертом и Шерером, прятался Стив Нельсон, здоровяк, бывший комиссар бригады Авраама Линкольна в Испании, под чьей видимой деятельностью партийного организатора в районе Сан-Францисского залива скрывался атомный шпионаж по заданию НКВД.
Кеннет Мэй был блестящим юношей, он окончил Калифорнийский университет в 1936 году, будучи членом общества Фи-Бета-Каппа и Почетного общества Золотого медведя. Он получил стипендию в Институте международных дел, проучился в Европе два с половиной года, провел пять месяцев в России и возвратился откровенным и пылким коммунистом. За некоторое время до того, как отец публично отрекся от него, он уже сам порвал с родителями.
«Двадцать лет, — сказал профессор Мэй, потомок пионеров Западного побережья, — я боролся с коммунизмом. Мои ученики, которые знают мою позицию, разъехались по всей стране. Когда я убедился, что мой сын стал непримиримым коммунистом, я выбрал единственный достойный курс, который соответствует и моим личным взглядам, и тому положению, которое я занимаю в качестве исполнительного директора Совета по обороне».
