Глава 8
Рут и Дэвид Грингласс
Дэвид Грингласс, который обычно спал допоздна, потому что работал по ночам, 14 февраля 1950 года проснулся в 11 утра из-за криков; оказалось, что фланелевый халат его жены Рут загорелся от газового нагревателя, который давал тепло в их квартирке, снимаемой за 20 долларов в месяц. Дэвид вскочил с кровати и потушил пламя голыми руками. У него сильно обгорели пальцы, их пришлось лечить в больнице, но он не обращал внимания на боль, безумно беспокоясь о жене, которая в то время была на седьмом месяце беременности. «Скорая помощь» помчала Рут в больницу «Гувернер». Она была в критическом состоянии, и ей требовалось переливание крови, но у нее оказалась редкая группа. Красный Крест передал экстренное обращение к донорам с первой отрицательной группой крови. В выпуске «Нью-Йорк пост» за тот же день вышло объявление жирным шрифтом на первой полосе: «Доноров просят обратиться в Красный Крест, Марри-Хилл 9-1000. Кровь можно сдать в доме 70 по Западной 50-й улице и доме 57 по Уиллоуби-стрит в Бруклине». В большом городе это всегда дает результат; любой призыв о помощи, получивший достаточную огласку, вызывает ответную реакцию. Добровольцы сдали необходимую плазму, которая и дала миссис Грингласс силы выжить.
Дэвид Грингласс в возбуждении сказал репортерам, что уже много лет пытается выбраться из Нижнего Ист-Сайда, чтобы убраться подальше от таких опасностей. Но всякий раз, как он находил квартиру с центральным отоплением в другом районе города, которая была ему по средствам, какие-то непредвиденные расходы, по его словам, истощали его и без того небольшие финансовые резервы, а всякий раз, как у него появлялись деньги, куда-то исчезали квартиры. Однажды он обратился в муниципальный жилой фонд, но его отправили восвояси, потому что у него все-таки было какое-никакое жилье.
Как только имя Рут Грингласс вычеркнули из списка пациентов в критическом состоянии, она стала рваться домой. Она говорила, что постоянно волнуется за трехлетнего сына Стивена, который остался дома. В горячке она кричала медсестре, что Дэвид не станет ее дожидаться. Врачи уговаривали ее, что о мальчике заботится ее сестра Дороти Эй-бел, да и Дэвид тоже, но только личный приход мужа ее успокоил.
Ни муж, ни жена не раскрыли истинной причины беспокойства и не намекнули на тот способ бегства, который постоянно крутился у них в голове. Все происходило слишком быстро для них. За четыре дня они узнали о привлечении к суду Клауса Фукса в Лондоне, к ним приходили сотрудники ФБР, и они получили советские инструкции о побеге через Мексику и Швейцарию в Россию.
В газетах 10 ноября написали только о четырех раскрытых актах измены Фукса в Нью-Йорке, Бостоне, Беркшире и Бирмингеме (последние два места в Англии), хотя, разумеется, все строили догадки вокруг Лос-Аламоса, где ученый проработал два года во время войны.
Грингласс, хотя и не был связан с Фуксом, по газетным историям понял, что Фукс относился к той же агентурной сети, в которой он участвовал сам, еще будучи техником-капралом в одной из тех мастерских в Лос-Аламосе, где в конце концов была собрана атомная бомба.
Агент ФБР позвонил в 11 утра. Он хотел поговорить с Дэвидом Гринглассом. Рут взяла трубку, но Дэвид сквозь сон почувствовал озабоченность в ее голосе, проснулся и настоял на том, чтобы пригласить к себе этого человека. Они уже заканчивали завтракать, когда агент прибыл. Он был очень вежлив, извинился за причиненное беспокойство и сказал несколько добрых слов о малыше Стивене. В конце концов он перешел к Лос-Аламосу.
Дэвид твердой рукой поставил перед гостем чашку кофе. Сотрудник пришел расспросить насчет Фукса, предположил он. Фэбээровец похвалил кофе миссис Грингласс. Сержант Грингласс наверняка в то время знал доктора Фукса, сказал он. Грингласс ответил, что он слышал его имя как одного из британских ученых, но не больше того. Он понятия не имеет, кто сообщники Фукса. Он не помнит, чтобы кто-то брал образцы урана на память или с какой-то другой целью. После нескольких вежливых вопросов о том, кого из ученых помнит Грингласс, и уклончивых намеков на правила безопасности агент попрощался; его визит продлился меньше часа.
— Я чуть не проговорился, — отрывисто сказал Дэвид Грингласс, когда они с женой обсуждали произошедшее.
— Жалко, что не проговорился, — парировала она.
Дэвиду Гринглассу плохо спалось на той неделе. Потом, однажды утром, его бесцеремонно и без извинений разбудил Юлиус Розенберг, который настоял на том, чтобы Дэвид оделся и пошел пройтись с ним в близлежащий Хэмилтон-Фиш-парк. Рут сильно рассердилась — не намекает ли Юлиус, что ей нельзя доверять? — и настояла на том, чтобы Дэвид позавтракал, прежде чем отпустить его из дома. Розенберг тут же узнал о визите из ФБР, и он проконсультировался со своим местным советским начальством. Как руководитель Грингласса по шпионажу, а также муж старшей сестры Дэвида Этель, которая вертела Дэвидом с самого детства, Розенберг считал, что имеет право говорить с позиции семейного и партийного авторитета.
— Помнишь того человека, который приезжал к тебе в Альбукерке? — сказал он, как только они дошли до небольшого парка. — Так вот, Фукс был одним из его связных. Теперь Фукс заговорил. Он приведет к тому человеку, которого ты знаешь. Его скоро арестуют, и он приведет к тебе. То, что к тебе приходили из ФБР, еще ничего не значит, но это дело с Фуксом означает, что тебе надо уезжать из страны. Другого выхода нет. Ты все обдумай, и мы составим план.
Грингласс проворчал что-то о том, что скоро им нужно выплачивать взносы за мебель и другие вещи.
— Я не хочу уезжать, пока не приведу дела в порядок, — аргументировал он. — Мне понадобятся деньги, чтобы выплатить долги.
Розенберг отмел это возражение.
— Не беспокойся, что будет после твоего отъезда, — отмахнулся он. — Главное — уехать.
— А я беспокоюсь, — с нажимом сказал Грингласс.
В конце концов Розенберг сдался; он раздобудет у русских деньги на выплату долгов, заверил он.
— Я не смогу уехать, — уперся Грингласс. — Мне не хватит смелости пойти в консульство и попросить паспорт.
— Да там выпускают людей и поважнее тебя. Они выпустили Джоэла Барра в 1947-м, а он был членом нашей группы.
Джоэл Барр был однокашником Розенберга по Городскому колледжу. В течение многих лет квартира в Гринвич-Виллидж, которую он снимал с другом Альфредом Сорентом, служила чем-то вроде общественного центра для неопределенной компании коммунистов, где они играли на гитаре, пели народные песни, танцевали, выпивали, порой ухаживали.
— У Барра был предлог для поездки, — заметил Грингласс. — Он ехал учиться музыке в Бельгию.
— А сейчас он в Швеции, — сказал Розенберг. — Ты слишком много споришь, Дейв. Тебе просто придется уехать.
— А почему бы тому парню — тому, что приезжал ко мне в Альбукерке, — почему бы ему не уехать? — осенило Грингласса.
— Ну, там другое дело, — ответил Розенберг, возможно имея в виду, что Гарри Голду уже предлагали уехать, но он отказался.
