Найти подходящее жилье в Альбукерке во время войны было непросто. Рут Грингласс остановилась в гостинице «Эль федель» на пять дней и в другой еще на несколько дней. Им с Дэвидом удалось недолго пожить в квартире, которую сдавал рядовой по фамилии Делмен, который отправился на Восток в отпуск с женой. Потом они некоторое время прожили в квартире, которую сдавал другой военный по имени Уильям Спиндел. Наконец они нашли себе квартиру в доме 209 по Норт-Хай-стрит. Рут постоянно волновалась из-за предстоящей шпионской встречи, и, чтобы составить себе представление о том, как это будет, в одну субботу она пару часов простояла у магазина «Сейфуэй». Она вернулась домой, и у нее случился выкидыш.
Она была очень больна. Из дома друга, где выздоравливала, она отправила письмо Этель Розенберг и рассказала о том, что произошло. В холодном ответе, который пришел в первую неделю мая, Этель выразила сочувствие по поводу ее болезни и пообещала, что кто-то из семьи приедет к ней в конце месяца, вероятно, в третью или четвертую субботу. Иными словами, игра продолжалась, хотя кое-что изменилось. В третью субботу Рут Грингласс, словно караульный, ходила взад-вперед у магазина буквально весь день. Несколько человек с любопытством смотрели на нее, но никто не подошел с обрывком упаковки из-под малинового желе.
Эта неприятность оставила Рут в состоянии пугающего отчаяния. Она больше никогда не будет делать ничего подобного, плакала она, никогда. На следующую субботу она согласилась попробовать еще раз, если только Дэвид поедет с ней, чтобы придать ей храбрости. Он согласился; они вдвоем довольно долго переминались с ноги на ногу у магазина, а потом решили уйти.
Проводя выходные в Альбукерке, Дэвид Грингласс старался вести себя так же, как и его жена, и обычно она не чувствовала себя заговорщиком. Ей хотелось, чтобы ее муж отдыхал, смеялся и чувствовал, что его любят. Ни один пункт этой программы не вызывал возражений у Дэвида. Однако в Лос-Аламосе он стал сознательно работать над тем, чтобы раздобыть необходимую информацию. Поскольку унизительный расспрос, который устроил ему русский, разбудил в нем любопытство, Дэвид стал замечать такие вещи, которые раньше проходили мимо него. Как-то раз он воспользовался возможностью поговорить с одним математиком в отделении теоретической физики и сумел с помощью простого интереса составить довольно четкое представление о том, как действуют линзы. Однажды к Гринглассу подошел человек с чертежом и кусочком материала и сказал:
— Будьте добры, обработайте это, чтобы были квадратные углы и я смог разметить линзу.
Грингласс кивнул.
— А в чем принцип? — спросил он, и человек объяснил ему принцип, добровольно и без намерения нарушить правила секретности.
К тому времени, как Гарри Голд появился в квартире на Норт-Хай-стрит ранним утром третьего воскресенья в июне, голова Дэвида Грингласса уже была набита фактами об атомной бомбе. Так как ему требовалось несколько часов, чтобы написать отчет, изворотливый Голд решил на время уйти и вернуться позже. Самым главным в тех данных, которые он забрал в тот день, была, пожалуй, серия набросков плоских форм для линз с детонатором и стальной трубкой посередине, которая должна была взрываться. По сравнению с предыдущими набросками Грингласса они были уже значительно лучше.
В сентябре, когда война закончилась атомной развязкой, Гринглассы воспользовались еще одним отпуском, чтобы приехать в Нью-Йорк. Так как у них больше не было квартиры на Стэнтон-стрит, они нашли комнату неподалеку, на Шерифф-стрит, в доме, где жила мать Дэвида. Юлиус Розенберг зашел рано утром после их приезда. Он передал Дэвиду 200 долларов, а тот без лишних слов отдал их Рут.
— Помнишь прошлый январь, — сказал Дэвид с бо́льшим возбуждением, чем обычно, — помнишь, как ты описал атомную бомбу, у которой с одного конца трубки расщепляемое вещество, а с другого — подвижная часть, тоже из расщепляемого вещества, и когда они соединяются под давлением, происходит ядерная реакция?
Юлиус Розенберг вспомнил.
— И что? — сказал он.
— И то! Я вернулся в Лос-Аламос, навел справки и понял, что ты описал ту самую бомбу, которую мы сбросили на Хиросиму. Откуда ты только смог так быстро про нее узнать?
Розенберг пригладил усы.
— У меня есть друзья, Дейви, у меня есть друзья, — сказал он. — Ты же знаешь про моих друзей. Ты мне что-нибудь привез?
Теперь настала очередь Дэвида скрыть свою гордость.
— Думаю, Юлиус, у меня есть довольно приличное описание атомной бомбы. Не той, что сбросили на Хиросиму, ты о ней все знаешь, а нового типа, с имплозивным действием. Я имею в виду ту, что сбросили на Нагасаки.
Розенберг присвистнул.
— Приходи ко мне сегодня, мы все запишем, — сказал он. — А когда закончим, я хочу отвести тебя к Сэмми на партейку в пул. Ты там, на Юго-Западе, небось совсем заржавел.
В ту минуту эти двое, пожалуй, были бо́льшими друзьями, чем когда-либо прежде или потом за много лет, но Рут была очень недовольна. Когда Юлиус ушел, она долго спорила с мужем. Про это напечатали в газетах, сказала она, и теперь они знают, как все это важно. Слишком важно для их понимания, чтобы они могли справиться в одиночку. Она умоляла Дэвида вернуть деньги Юлиусу и сказать ему, что больше он не будет ничего передавать.
Дэвид Грингласс заупрямился.
— Мы опаздываем на завтрак, — сказал он, и они спустились домой к его матери, которая жила в том же доме.
В тот же день они пришли домой к Розенбергам в Никербокер-Виллидж. Дэвид принес рукописный отчет, и Этель перепечатала его страница за страницей на своей переносной машинке, которая стояла на столике для бриджа. Рут и Юлиус в процессе помогали исправлять грамматические ошибки Дэвида. Грингласс сделал еще несколько набросков.
— Это очень хорошо, Дэйви, — сказал Юлиус Розенберг, и его слова были одним из самых колоссальных преуменьшений в истории человечества.
Идеологическая обработка Дэвида Грингласса началась в возрасте тринадцати лет, когда он еще играл в стеклянные шарики. Накал его политических убеждений постепенно передался Рут Ли Принц, румяной, голубоглазой девчушке одиннадцати лет, которая считала его самым умным мальчиком в округе и одним из самых умных в старой начальной школе номер 4. Преждевременное развитие этих молодых людей питалось слабостью авторитета, которая существовала в семьях многих иммигрантов, где родителям трудно давался язык и обычаи новой родины. Однако другие родственники Грингласса и Розенберга избежали коверкающего воздействия коммунизма.
Барнет Грингласс, машинист из России, и его жена Тесси, родом из Австрии, воспитывали детей в маленькой квартирке без горячей воды в доме 64 по Шерифф-стрит, рядом с географическим центром нью-йоркского Нижнего Ист-Сайда. Дети родились в таком порядке: Сэмюэл, 1907 год; Этель, 1915 год; Бернард, 1917 год; Дэвид, 1922 год. Сэмюэл стал успешным продавцом ювелирных украшений, хотя так и не окончил даже старших классов. Он уехал из Ист-Сайда и несколько отдалился от проблем родственников. Этель и Дэвид оказались впутаны в пагубные личные, политические и деловые связи.
