Эмануэль Блох для печати громогласно расхохотался над рассказом обвинения о том, как на встречах в Альбукерке изменники сравнивали половинки коробки из-под желе.
— Это фантастика, это что-то из того, что показывают детям в кино про «Одинокого рейнджера», — сказал Блох.
И все-таки Эда Массинг, бывшая жена Герхарта Айслера, в автобиографии «Этот обман» (This Deception), опубликованной после суда над Розенбергами, заявила, что две неровные половинки коробки или пакета были настолько типичным приемом для узнавания тайных советских агентов, что она сама воспротивилась против него, считая «примитивным», когда его использовали для ее первой шпионской поездки в США.
После некоторой перетасовки обвинений Розенберги и Мортон Собелл предстали главными обвиняемыми по делу о заговоре с целью передачи военных тайн России во время войны. Гринглассы были названы участниками заговора, но не обвинены. Дэвид уже признал себя виновным по другому обвинению и ожидал приговора, а Рут даже не арестовали и не судили благодаря договоренности с прокурорской стороной, которой добился адвокат Дэвида О. Джон Рогг с учетом помощи, которую Гринглассы оказали обвинению и благополучию своей страны. Мортон Собелл попал в обвиняемые по той причине, что помогал Розенбергу отсортировывать для шпионажа технических специалистов с левыми взглядами, хотя сам Собелл и не был связан ни с Лос-Аламосом, ни с атомной бомбой. Анатолию Яковлеву, бывшему советскому начальнику Гарри Голда и Юлиуса Розенберга, предъявили обвинение заочно, поскольку он находился вне досягаемости судебного преследования. С юридической точки зрения это было прекрасно упакованное дело, которое не забыло никого и позволило выстроить доказательства из разных источников.
Первое столкновение произошло по поводу залога. Чтобы отбить у обвиняемых всякую новую мысль о побеге — ведь Собелла насильно вернули из Мексики, а Розенберги обдумывали попытку сбежать в Россию через Мексику, — им назначили залог в 100 тысяч долларов на каждого, который лишал их всяких надежд выйти на свободу. Защита пыталась снизить залог до 10 тысяч, а обвинение противопоставило ей требование вообще отменить возможность залога. Обвинители бросались сенсационными фразами об атомной бомбе, а адвокаты защиты кричали, что их клиентов «подставляют». Эмануэль Блох добавил:
— Мы будем ожесточенно сражаться до конца. Сейчас они имеют дело не с Голдом или Гринглассом.
Когда все закончили разглагольствовать, федеральный судья Дэвис оставил залог прежним.
Дэвид Грингласс и Юлиус Розенберг оставались в федеральной следственной тюрьме Нью-Йорка, но между ними не было контактов, особенно после того, как Дэвид, разгневанный из-за того, что, как ему рассказали, на его жену Рут оказывают давление, пригрозил дать своему шурину в нос при первой же возможности. Три дня Дэвида держали в одиночном заключении без шнурков в ботинках и брючного ремня, потому что надзиратель прочел в газетах и поверил, будто Дэвид угрожал покончить с собой, хотя сообщение, возможно, было уткой. В конце концов Дэвид убедил надзирателя, что у него в мыслях и в помине не было самоубийства, ведь он борется за будущее собственной жены и детей. Он был тихим заключенным и большую часть времени читал популярную фантастику. Между тем Юлиус Розенберг отвернулся от будущего и находил странное утешение, какое мог найти, в настоящем. Встречаясь с Юджином Деннисом, национальным секретарем компартии, во время прогулки в тюрьме, он высмеял Денниса за то, что тот выбрал сравнительно безопасную деятельность в открытой партии, вместо того чтобы пойти на настоящий риск в подполье.
Этель Розенберг, находясь в федеральной тюрьме для женщин, постоянно распевала песни. Час за часом она выводила «Доброй ночи, Айрин», «Тело Джона Брауна» (она же «Солидарность навсегда») — коммунистические песни, патриотические песни, популярные песни, какие угодно, к удивлению других заключенных и надзирателей, которые считали ее голос более чем приятным. Ей нравилось петь, по ее словам, и это поддерживало ее дух.
Процесс начался 6 марта 1951 года и продлился чуть более трех недель. Он сосредоточился на двух темах: связи коммунизма со шпионажем и связи брата с сестрой. Эмануэль Блох сформулировал схему защиты еще во время выбора присяжных. Когда один из кандидатов в присяжные заметил, что имеет предубеждение против коммунизма, Блох выразительно встал.
— Прошу занести в протокол, — говорил он. — Я хочу, чтобы все присяжные понимали: нет никаких доказательств того, будто данное дело связано с членством в коммунистической партии. Я не хочу, чтобы создавалось впечатление, что здесь судят коммунизм.
Федеральный судья Кауфман, который председательствовал на процессе Бротмана, тихо заметил:
— Вплоть до сего момента на этом суде еще не предъявлялось никаких доказательств, — и исключил кандидата, который недолюбливал коммунистов.
Прокурор США Сэйпол, тоже участник суда над Бротманом, ответил на вызов в своей вступительной речи.
— Улики покажут, что Розенберги и Собелл хранили верность и преданность не нашей стране, а коммунизму, коммунизму в нашей стране и коммунизму во всем мире, — сказал он. — Своим гнусным предательством обвиняемые вместе с сообщниками объединились в умышленном, тщательно спланированном заговоре с целью передать в руки Советского Союза информацию и оружие, которые Советский Союз может использовать для нашего уничтожения.
Сэйпол сказал, что все трое обвиняемых вели «непрерывную кампанию по вербовке перспективных членов [коммунистической партии] для своей советской шпионской сети». Блох потребовал отмены судебного процесса на том основании, что муссирование коммунистической темы «носит провокационный характер». Отказав ему в удовлетворении ходатайства, суд заявил, что будет принимать решение о том, что поступки обвиняемых мотивировались коммунизмом, на основании улик, если и когда такие улики будут представлены. Впоследствии Блох не стал продавливать свое прежнее заявление о том, что между открытой и конспиративной сторонами коммунистической монеты нет никакой связи, и сконцентрировался на том, что упорно старался очернить Рут и Дэвида Грингласса. В конце концов судья Кауфман признал коммунистическое прошлое обвиняемых, как признал бы, по его словам, свидетельство членства в Ордене лосей, или масонах, или республиканской партии, «если бы членство в какой-то из этих организаций было одним из элементов преступления». Внешняя связь между коммунизмом и шпионажем в этом деле совершенно ясна, сказал он. В ответ на протесты Блоха судья сказал, что доводы защиты фактически состоят в том, что «по причине того, что человек может оказаться членом коммунистической партии, он имеет право на определенную неприкосновенность, которого не имел бы, будь он членом какой-то иной партии, которая якобы не несет на себе такого же позорного клейма».
Первый свидетель со стороны обвинения Макс Элитчер, говоря откровенно по совету своего адвоката О. Джона Рогга, описал общественный и профсоюзный карьеризм обвиняемых в рамках коммунистического движения, а также их старания втянуть его в шпионаж. Адвокаты защиты часами упорно изводили Элитчера. Эмануэль Блох вытянул из свидетеля признание, что, будучи государственным служащим, он дал ложную клятву, что не является коммунистом, и поэтому ему грозило обвинение в лжесвидетельстве под присягой. Адвокат Собелла Эдвард Кунц вынудил Элитчера признать, что он не сразу рассказал ФБР о приезде к Собеллу в 1946 году.
