Вместе с неспешным подходом к жизни, а возможно, благодаря ему провансальцы, по нашим наблюдениям, были значительно более вежливы, чем те, с кем мы привыкли иметь дело раньше. Рукопожатия и поцелуи в обе щеки – иногда дважды, иногда трижды – считались обязательными, даже если вы встречаетесь с человеком каждый день. И несколько минут всегда отводились приятному разговору о том о сем.
Другие впечатления о провансальцах оказались не столь благостными. Нас постоянно раздражало их пристрастие к официальным бумажкам: нам велели хранить такие важные сокровища национальной безопасности, как счета за электричество, рецепты врача, налоговые декларации, счета за телефон и банковские выписки по крайней мере за два года, лучше за пять, а в некоторых случаях и за все десять. Всего через два года жизни в Провансе мы серьезно задумались о необходимости снять в гараже у соседа место для хранения всего этого хлама. (Чтобы разрядить обстановку, следует признать, что более чем за двадцать лет нас ни разу ничего не попросили предъявить – даже сверхсекретные счета за электричество.)
Отметив вежливость французов в быту, справедливости ради следует указать на те ситуации, когда их хорошие манеры, терпение и любезность уходят далеко на второй план. Речь идет о древней традиции, изобретенной, конечно же, англичанами, знать свое место в очереди. Французы проявляют чудеса изобретательности и нетерпения, лишь бы не стоять организованно друг за другом и ждать, когда подойдет их черед. Они толкаются, подкрадываются, потихоньку втираются или притворяются, что неожиданно встретили лучшего друга, который как раз оказался впереди всех. Я даже знаком с одной энергичной пожилой дамой, никогда не появляющейся на базаре без костыля. Нужен он ей только для одной цели – в качестве грозного оружия, чтобы растолкать всех на пути к переднему рубежу.
Но эти агрессивные привычки, наблюдаемые у пешеходов, не идут ни в какое сравнение с неистовыми драмами, которые разыгрываются всякий раз, когда француз оказывается за рулем. Опасные попытки обогнать вас на «слепом» повороте или притереться почти вплотную, конечно, производят должное впечатление, но они ничто по сравнению с разгулом эмоций, когда француз намеревается захватить парковочное место, на которое претендует не он один. Он как из пулемета начинает сигналить своему сопернику, опускает стекло, чтобы его возмущенные вопли были лучше слышны, наконец выходит из машины, к шумному неодобрению тех, кто застрял из-за него в пробке, и продолжает злобно кричать, побагровев и размахивая руками. Тут уже вступают и водители застрявших машин – орут и сигналят изо всех сил. В результате проигравший водитель вынужден признать поражение и удалиться, пока его не арестовали жандармы за нарушение общественного порядка. Если иногда случается, что такая борьба за парковочное место происходит рядом с придорожным кафе, посетители обычно утешают проигравшего аплодисментами.
Такого рода отвлекающие эпизоды способны превратить вашу минутную поездку в булочную за круассанами в увлекательные полчаса. Мы вдруг обнаружили, что наши прежние попытки быть организованными и пунктуальными начали сами собой улетучиваться. Проходя мимо играющих в шары, мы не могли не остановиться, чтобы отметить манеру и технику игравших: как, целясь, они прищуривают глаз, как наклоняются, как грациозно отводят руку и бросают boule
[16]. Это похоже на своего рода сельский балет. Потом, конечно, начнутся споры. Игроки соберутся вокруг шаров и станут выяснять, чей шар лег ближе к cochonnet
[17] (само это слово буквально значит «поросенок», но в игре так называется маленький деревянный шар, рядом с которым нужно броском положить другой шар – большой металлический). Разумные доводы быстро перерастают в уверения и протесты. В надежде разрешить конфликт достают рулетку. И только вам покажется, что драка неизбежна, как спор прекратится, враждебность исчезнет и обе стороны отправятся в бар выпить пива. Ничего общего с крикетом.
Отвлекаясь таким образом от насущных дел, мы все же продолжали искать постоянное жилище, то впадая в отчаяние, то наслаждаясь процессом. Помимо прочего, интересно было изучать хитрости, к которым прибегали продавцы недвижимости. Все без исключения, они оказывались супероптимистами при описании своего драгоценного имущества. Просевшая крыша и болтающиеся на петлях ставни выглядели «pittoresque»
[18]. Низкие потолки, заставившие бы и гнома согнуться в три погибели, были «intime»
[19]. Малюсенькие промозглые кухни с оборудованием, которому место в музее, считались «traditionnelle»
[20]. Фактически во многих из этих домов годами никто не жил, они перешли владельцам по наследству, когда умерли предыдущие хозяева. И все же трудно было представить, что мы поселимся в подобной древней развалюхе.
Через несколько месяцев нам все же повезло. На склоне холма мы нашли дом с небольшим виноградником, а к саду позади дома примыкал Природный региональный парк Люберон площадью несколько тысяч акров. В двух минутах от дома располагалась чудесная старая деревня Менерб с каменными домами.
Первую ночь мы провели, как обычно ее проводят на новом месте – кроме кровати, почти никакой мебели. Кое-что должно было прибыть из Англии, но от радости мы не замечали неудобств. После первой прогулки в собственном лесу собаки были на верху блаженства. Менерб казался очень милым местечком. Рядом с домом был пруд. Соседей не наблюдалось. Наконец-то у нас появился свой дом. Мы стали настоящими жителями Франции.
Время от времени меня тянуло написать роман, но никак не получалось сесть за пишущую машинку. В Провансе вас все время что-то или кто-то отвлекает. Два человека имели прямое отношение к нашему дому. По наследству от предыдущих хозяев нам достались ближайшие соседи, хотя и жившие на приличном расстоянии от нас, Фостен и его жена Генриетта. Существовала давнишняя договоренность, что они будут ухаживать за нашим виноградником, и они занимались им с исключительным усердием. Почти каждый день мы видели, как Фостен едет на тракторе работать. В свободные минуты он делился с нами своими познаниями в области выращивания винограда и всех стадий превращения его в вино. Мы научились подрезать лозу, узнали, как хорошо горят в камине старые виноградные корни, и в глубоком волнении откупорили первую бутылку вина с нашего виноградника (никаких наград за него мы не получали, но вино было наше).
Так получалось, что в каждое время года появлялась своя увлекательнейшая причина не браться за работу. На пишущей машинке оседала пыль, а я все больше был склонен игнорировать муки совести – теперь-то я знаю, что большинство писателей в какой-то момент успешно овладевают этой способностью. Наступили vendanges
[21], виноград был собран, и Фостен поставил свой трактор в гараж. Туристы разъехались, и пейзаж сразу стал заметно безлюднее. В воздухе запахло зимой.
