– В бой-то вместе со всеми шёл?
– А как же. Но вначале их поднять надо. Штрафных, главное, поднять. А там – пошли. Штрафная рота – не тюрьма. Эх, какие хорошие ребята у меня там были!
В темноте просвистели невидимые крылья, и утиная стая с шумом и кряканьем опустилась на воду. Раньше здесь, на виру, утки не селились. Теперь место купания и полоскания белья, мир забав деревенской ребятни и стариков, стало укромным местом утиных гнездовий, какими бывают разве что дальние лесные болота. Мужикам хотелось поговорить, сразу обо всём. Но все разговоры рано или поздно сходились на одной теме.
– Всё же обидно, что Германию курочить будут без нас.
– Что, Евстрат, жалеешь, что немку попробовать не удалось.
– Жалею. У нас-то они всласть пожировали. Своих наплодили. А наших пожгли, голодом поморили.
– Тут, брат, смотря как глядеть. Наших-то, говорят, полицаи жгли. Немцев тут всего-то шесть человек и было. С пулемётом стояли да офицер с переводчиком. А соломку раскладывали полицейские.
– Видел я, когда по Калининской области шли, детей умерших от голода. Видать, какой-то детский дом. Так и лежали на обочине, в рядок. Как солдаты. Вороны уже глаза расклевали…
– Кто наших убивал да жёг, небось где-нибудь ещё бегают. По лесам да по болотам. Прячутся.
– Под Минском да под Бобруйском их крепко прихватили. Тысячи сдались. Тысячи уничтожены. Несколько армий прекратили своё существование, так в сводках пишут. – Кондратий Герасимович почесал ключицу. – А что я, ребяты, думаю: построить спервоначалу баню. В ней мы с Трохой-Трофимом первую зиму перезимуем. Она нам будет служить и колхозным правлением, и казармой и – по прямому назначению. С печкой и трубой. Хорошую. Не курную.
– А что, можно и так, – тут же согласился Фёдор. – Я петли и всю кузнь обеспечу. Завтра и начну. А ты, председатель, ёлки в лесу присмотри. Пока коняга в руках, дерево и вытащим.
Мысль о бане всем понравилась. Долго обсуждали будущую стройку. Где баню поставить. Как рубить. На что ставить. Чем крыть и чем конопатить. И все их мысли не имели никакой преграды и сомнения. Только Кондратий Герасимович вдруг сказал Фёдору:
– А что это ты меня председателем назвал? Я с лета сорок первого с себя полномочия снял.
– Считай, что мы тебя сегодня на новый срок избрали, – отозвался Фёдор. – Ты, Евстрат, не против того, чтобы Кондрата Герасимовича Нелюбина снова избрать в председатели колхоза?
– Нет, я только «за».
– Ну вот, считай и порешили. А ты, Кондрат, оформи всё протоколом. Мы подпишем. Протокол Марья отвезёт в район. Пускай там начальство решает. А мы, считай, своё слово сказали.
Утиная стая вернулась с лугов, с вечерней кормёжки, и начала устраиваться на ночлег. Возились птицы недолго. Вскоре утихли, смолкло кряканье и плеск воды. Только выпь где-то ниже по течению, у переезда, стонала, беспокоила тех, кто не смыкал глаз в эту непростую ночь.
– Кондрат, неужто и правда Нелюбичи наши оживут? – вздохнул кто-то из мужиков, видно, уже сквозь сон, задавая этот вопрос не столько Кондратию Герасимовичу, сколько себе.
Неужто и правда такое возможно? Вот лежат они сейчас, трое калеченных войной, усталых нелюбинских мужиков, разделивших одну, общую тяжесть солдатского тягла, потерявших в одночасье свои семьи и свои надежды хоть на какое-то человеческое счастье, и слушают родную тишину. Родина будто наклонилась над ними и положила на их морщины и рубцы ран свои ладони, и они, те тёплые ладони, как ладони матери, пахли августом и обещали покой и избавление от всего, что дотоле угнетало. Что ж, пусть хотя бы сон этих людей, вернувшихся на родную землю, будет таким, какой они заслужили и о каком не раз мечтали…
Глава восемнадцатая
Всю зиму отряд «Маки де Лор» провёл в Вогезах
[23], в местности, оккупированной немецкими войсками ещё летом 1940 года и впоследствии аннексированной Третьим рейхом. Выжить отряду здесь было непросто. Население в основном поддерживало новую власть. Из многих семей мужчины призывных возрастов записались добровольцами в вермахт и СС. Теперь они воевали на Восточном фронте.
Другие, избежав призыва, тайно сочувствовали де Голлю и ненавидели немцев и все их порядки. На них-то и опирался отряд Армана.
Иван Воронцов числился пулемётчиком в «Маки де Лор». Правда, пулемёта у него не было. Была французская винтовка, найденная им неподалёку, в полуразрушенном доте, оставшемся со времён Великой войны, когда здесь, в окрестностях Вердена, шли самые тяжёлые сражения между французской и прусско-австрийской армиями. Винтовку он отчистил, отремонтировал, и она стала вполне пригодной для настоящего боя.
Сам Арман с шестью бывшими военнопленными перешёл через границу и возглавил отряд уже весной.
И сразу жизнь в партизанской деревне в горах оживилась. В отряде появился радиопередатчик. А однажды, когда в горах сошёл снег, в одну из звёздных ночей они зажгли несколько костров, и в их расположение прилетел с юга самолёт. Он кружил над зоной костров и выбрасывал на парашютах небольшие контейнеры. Контейнеров было много. Их потом собирали всю ночь и весь день.
Самолёт прилетал ещё несколько раз. Всегда ночью. Они жгли костры. Принимали десантные контейнеры. Складывали грузы в укромных местах. Ждали сигнала для решительных действий.
Когда на партизанскую базу принесли последние контейнеры, Арман открыл один из них и извлёк из длинного деревянного ящика пулемёт, запасной ствол к нему, рожковые магазины, цинки с патронами, коробку с принадлежностями. Разложил всё это на камнях у ног партизан и сказал почти торжественно:
– Иван! Посмотри на этот пулемёт. Это Bren – самый лучший лёгкий пулемёт в армиях союзников! Калибр триста три. Его тебе прислал генерал де Голль!
Иван взял подарок генерала де Голля и больше с ним не расставался, пока шли бои – вначале в предгорьях, потом на севере, а потом в Париже и других городах Франции.
Bren сразу напомнил ему верный пулемёт Дегтярёва, с которым он воевал под Вязьмой два с половиной года назад. И вес, и размер нового пулемёта были такими же. Такой же раструб на конце ствола, сошки. Даже патрон был похож на родной винтовочный калибра 7,62. Съёмные магазины по тридцать патронов. Заряжались сверху. Поэтому прицел смещён влево. Две ручки вверху, за магазином, – для переноски. Внизу, пистолетная, как у немецкого МГ, – для стрельбы. Всё это выгодно отличало его от «дегтяря».
Инструкция была на английском языке. Переводила Николь, связная партизанского отряда и его второй номер.
Для начала Иван разобрал пулемёт, разложил все детали на плащ-палатке. Затем тщательно протёр чистой тряпицей. После этого оторвал другую тряпицу, пропитал её ружейным маслом и протёр все детали. На трущиеся нанёс смазки побольше. И собрал пулемёт в той последовательности, которая предписывалась инструкцией.
