Сруб и стропила подняли за неделю. Марья Сидоровна привезла щепы со щеподралки и воз досок. В предбаннике набрали пол. Мойницу замостили осиновыми плашками. Печь пришлось выкладывать на две половины. Расчистили усадьбу Кондратия Герасимовича и, накатав с поля валунов и залив их глиной, поставили баньку среди одичавших яблонь и слив.
Фёдор, довольный и работой, и всем, с чем они в эти дни справились, сказал:
– Не баня, мужики, а прямо часовня!
А Кондратий Герасимович на слова кузнеца сказал своё:
– Теперь так и будет – всё, что ни сделаем, в память о них. – И кивнул в сторону кладбища.
Хлысты, которые остались от стройки, распилили по нужному размеру, пролысили, чтобы не заводился червяк, и сложили ровным штабелем под липой. На первый дом, как прикинул Кондратий Герасимович, леса должно было хватить. Зимой нарежем ещё, довольный сделанным, решил он, а весной надо будет Клавдии Семёновне ушицу погуще заварить…
За последние дни председатель похудел ещё сильнее, почернел от загара и ветра. Но рубцы на его теле чесаться перестали. А после Семёна дня, когда пожелтели липы и зашумела на стёжках листва, пришло письмо от Воронцова. Когда почтальонка, давно уже позабывшая дорогу в Нелюбичи, забрела к ним через переезд, разувшись и намочив подол юбки, Кондратий Герасимович не выдержал и крикнул издали:
– Здравствуй, Надя! Что, письмо принесла?
– Треугольник. Полевая почта. Видать, с фронта, – ответила Надя. – Кто ж тебе, Кондрат, с фронта пишет? Ай фельдшерица какая? Там-то, говорят, девки вольные?
– Друг мне пишет, – глянув на обратный адрес, строго сказал Кондратий Герасимович. – Фронтовой товарищ. Брат, можно сказать. А сестёр наших, которые на фронте, ты, Надя, по пустому случаю не срами. Они нас, безногих да безруких, из-под пуль на себе выносили.
Кондратий Герасимович тут же распечатал письмо, прочитал его и раз, и другой, но сгоряча не понял ни строчки. Но одно вошло в его разум, что письмо хорошее, никакой плохой вести оно не несло. Он отложил его и кинулся угощать Надю варёной картошкой и солёными огурцами. Огурцами его обеспечила красниковская сестра Агриппина Михайловна. Насолил целую бочку. Бочку раздобыл в райцентре, в заготконторе. Везде нашлись старые знакомые и доброхоты.
Пока Кондратий Герасимович угощал почтальонку Надю, Трофим разглядывал письмо и штемпели. Надя кивнула:
– Мальчонка-то, дядя Кондрат, читать не умеет.
И его как в сердце кольнуло: как же он не подумал, как же он забыл о том, что парня учить надо?
– Завтра в школу повезу, – сказал он. – Слышь, Троха-Трофим, завтра мы с тобой в Гуличи поедем. В школу. Хочешь учиться?
Мальчик радостно улыбнулся, как будто только того и ждал:
– Хочу, дядя Кондрат! – И неожиданно, движимый каким-то порывом благодарности и счастья, какого, может, и сам от себя не ожидал, кинулся к нему и крепко, насколько хватало мальчишеских сил и цепкости, обнял.
Кондратий Герасимович почувствовал, как перехватило разом горло и табачный дым полез в глаза, смешался со слезами. Отвернулся, закашлялся…
Назавтра он пораньше запряг кобылу, бросил в повозку охапку сена и отвёз Трофима в Гуличи.
Марья Сидоровна собиралась в райцентр на совещание.
– А меня что-то не вызывают, – посетовал Кондратий Герасимович. – Я, видать, у них пока во втором эшелоне числюсь.
– И радуйся. Меньше спрашивать будут, – подсказала ему Марья Сидоровна.
– Да я спроса не боюсь. А вот вопросы у меня поднакопились.
– Тогда поехали.
В тот день на железнодорожную станцию пригнали вагон с лошадьми. Пришёл он не с востока, как это было прежде, а с запада, со Смоленска. Это были выбракованные армейскими ветеринарными службами кони, присланные по разнарядке, как пояснил первый секретарь райкома партии, на подъём разрушенного народного хозяйства в районы, бывшие в оккупации.
Выделили пару коней и для Нелюбичей. Осматривая нежданный подарок и радуясь тому, что не зря поехал с Марьей Сидоровной на совещание, он увидел человека в шинельном полупальто, который пристально смотрел на него. Да это ж никак спаситель мой Пётр Фёдорович, догадался Нелюбин, узнавая и осанку старика, и его внимательный взгляд. Тот тоже уже шёл навстречу, взмахивал рукой и окликал его по имени.
Глава двадцать первая
Головную машину остановили ручными гранатами. Арман, этот отчаянный храбрец и фанатичный голлист Арман, сам с небольшой группой спустился вниз, к повороту, и, когда колонна в пятнадцать грузовиков заполнила отрезок шоссе напротив засады, бросил под колёса грузовика противотанковую гранату. Гранаты полетели во вторую и третью машины.
Это было сигналом к началу общей атаки.
– Стреляй, Иван! Стреляй! – тормошила Ивана Николь.
Она встала на колени и, как орлица, смотрела вниз, где грудились у обочин машины, вспыхивали взрывы и метались люди. Это были боши. Николь хотела видеть, как они умирают.
– Ложись! – крикнул ей Иван.
Он ещё с вечера выставил прицел. Прицел на Brene был в ярдах, а не в метрах. Стрелять надо было по кабине. Там сидел водитель и охрана. Но если грузовики перевозили живую силу, то именно под тентами находились их цели.
Иван поймал в прицел кабину одной из машин и нажал на спуск. Короткая очередь – и пулемёт замолчал.
– Стреляй! Почему не стреляешь?! – зло кричала Николь.
Иван отщёлкнул магазин, отвёл затвор. Патрон замяло в патроннике. Он вытащил нож, подцепил согнутый патрон и выбросил его из патронника.
– Давай новую обойму! Быстро!
Николь держала ящик с патронами открытым. Быстро вставила в гнездо над затвором новую обойму. Иван передёрнул ручку. Прицелился. И – снова короткая очередь, после которой пулемёт замолчал.
– Он заминает патрон! Быстро давай первую обойму!
Иван выковырнул замятый патрон. Николь вставила первый магазин. Иван прижал приклад к плечу. Вниз пошла ровная короткая очередь в пять патронов.
– Порядок! Порядок, Николь! Пош-шла-а!
Теперь Bren работал, как швейцарские часы. Когда обойма закончилась, Иван приказал:
– Ставь вторую!
Пулемёт работал безотказно.
– Убери из каждой обоймы по три патрона! Быстро, Николь! И дозаряди ими первую обойму! Запомни! Двадцать семь! Не больше!
Вначале он подумал, что, возможно, утыкание патрона произошло из-за неисправности или деформации коробки обоймы. Мало ли что могло произойти при падении контейнера на камни. Но потом понял – слишком тугая пружина в магазинах, и первые патроны входят, видимо, под критическим углом.
И как это пришло ему в голову?
Третья обойма шла как по маслу. И все остальные.
