Пока ставил задачу, подошла «тридцатьчетвёрка» с десантом – отделением кавалеристов.
– Будьте осторожны, – предупредил Воронцов механика-водителя. – Там могут быть мины.
– Знаю, – махнул чёрной рукой тот. – По своей колее пойду. Ребята, а вы, если что, прыгайте за машину. Я назад сдавать не буду.
С танком они рисковали. Если обоз окажется липовым, огня открывать нельзя. Лейтенант-танкист успокоил Воронцова:
– Ты, ротный, не волнуйся за моих. Если там начнётся буза, мы выдвинем ещё две машины. Одна будет прикрывать огнём.
– Нам стрелять нельзя, вот в чём дело.
– Ничего. Загоним их обратно в лес, и – принимать только без оружия.
Первые повозки оказались плотно загруженными ранеными. Екименков и автоматчики проверяли повозку за повозкой. Раны были старыми, двое-трое суток. Многим не делали повторную перевязку. Кровавые бинты уже запахли. Трупный смрад густо стоял над обозом. Екименков осматривал раненых одного за другим и мысленно определял, кому повторная перевязка и операция уже не понадобится.
Автоматчик, осматривавший повозки, выдернул из-под подстилки винтовку и швырнул её в сторону. Сказал, качнув автоматом:
– Слышь, Екименков, петлицы и нашивки срезаны. С мясом вон отдирали.
– Эсэс. Боятся, что расстреливать будем, – ответил Екименков.
– А надо бы, – сказал автоматчик. – В наших деревнях такие же облаву проводили.
Когда отправили вторую пятёрку повозок, автоматчик отвёл в сторону фельдшера Екименкова и шепнул:
– Мне кажется, они понимают, что мы говорим. Понаблюдай. И морды, глянь вон, чисто брянские. Брасово да Комаричи.
– Думаешь, власовцы?
– Власовцы или каминцы. Один хрен.
– Ладно. Будем делать своё дело. Раненые все одинаковые. Скажи ребятам: если я объявлю перекур, пусть потихоньку уходят за танк. Если обнаружишь оружие, сделай вид, что не заметил. Но мне дай знать. Попроси покурить.
– Всё понял. Тебе, фельдшер, только в «смершах» служить!
– Считай, смоленский, что сейчас в «смершах», как ты говоришь, мы и служим.
«Тридцатьчетвёрка» стояла в двадцати пяти шагах от них. Хобот её орудия был опущен. Десантники курили на броне, держа в руках автоматы.
Дальше пошли свежие раненые. Екименков сразу определил: повязки наложены наспех, не плотно, в два-три ряда. Лица унылые, но боли в них нет. В глазах злой блеск. Раненые этот воинственный блеск теряют сразу, с первой каплей крови. Уж это-то военфельдшер знал хорошо: когда ангелы подхватывают и волокут на небо, душа к ним не испытывает никакой злобы…
Екименков передвинул санитарную сумку на живот. Подумал: если выстрелит, то выстрелит снизу, а значит, в живот, в сумке бинты и трофейный «люгер» с двумя обоймами – подарок старшего лейтенанта Воронцова… Ближе к нему на грядке, свесив вниз ноги, обутые в кирзовые красноармейские сапоги, сидел долговязый немец лет тридцати.
– Ну что у тебя? – спросил Екименков.
Он внимательно следил за всей повозкой. Повозка внимательно следила за ним. Долговязый качнул перевязанной левой рукой.
Так-так, ёкнуло внутри у Екименкова, немец-то по-русски, кажись, вполне себе разумеет…
И тут автоматчик, проверявший повозку, сказал:
– Товарищ военфельдшер, покурить охота. Давайте сделаем перекур.
– Перекур, – махнул рукой Екименков в сторону «тридцатьчетвёрки».
Шли к своему танку как под прицелом.
Командир «тридцатьчетвёрки» быстро связался со своим взводным. Доложил обстановку. Передал шлем с микрофоном фельдшеру Екименкову.
– Доложите старшему лейтенанту Воронцову следующее: раненые закончились, на других повозках сидят солдаты без нашивок, установить их принадлежность не удалось, на повозках спрятано оружие, я с автоматчиками отошёл к танку и нахожусь под его прикрытием.
В стороне окопов уже ревели танковые моторы. Две боевых машины, высоко задрав длинные хоботы орудий, мчались по просёлку в их сторону.
Снова заработала бортовая радиостанция. Командир танка выслушал приказ и сказал:
– А ну-ка, ребята, долой с брони! Всем – за бронетранспортёр! Во время боя укрытия не покидать. Маневрировать будем произвольно.
«Тридцатьчетвёрки» подошли и, соблюдая небольшой интервал, остановились. Они стояли уступом, контролируя правый и левый фланги головного танка.
Екименков с автоматчиками и кавалеристами укрылись за корпусом обгоревшего бронетранспортёра, приготовив оружие, ждали, что будет дальше.
Кавалеристами командовал пожилой сержант. Он сразу расставил всех по огневым точкам.
На дороге между тем тоже происходило движение. Повозки выстроились в два ряда. Слышались команды.
– Кричат по-русски, – заметил сержант-кавалерист.
– Вот вам и немцы. Вот вам и раненые…
– Я плащ-палатку приподнял, а там винтовки – одна к одной, рядком…
Командир головного танка высунулся из башни и прокричал:
– Вы не выполнили нашего требования! Предлагаю немедленно!..
Винтовочный залп прервал его крик. Лейтенант рухнул в люк. И тотчас «тридцатьчетвёрки» ответили из своих орудий. Серия взрывов накрыла обоз, опушку и просеку в лесу. В следующее мгновение все три танка рванули вперёд, соблюдая первоначальное построение. Заработали их курсовые пулемёты. Буквально в несколько секунд они покрыли расстояние, разделяющее их и обоз. Затрещали телеги, испуганно заржали кони. Вой и стон поднялся над опушкой и лесной дорогой. Вскоре «тридцатьчетвёрки» исчезли в лесу, сделали по нескольку выстрелов и, пятясь, в том же порядке вернулись назад. На опушке развернулись.
Перед собой танки гнали до взвода солдат в немецкой форме. Короткими очередями курсовых пулемётов они вначале отсекли их от опушки, потом сбили в кучу. Одна из машин, резко прибавив скорость, врезалась в толпу бегущих. Уцелевшие рассыпались по лугу. После этого началась охота за каждым. Курсовые пулемёты работали вдоль опушки. Никто не должен был уйти в лес живым…
Вечером, в сумерках, Воронцов обошёл взводы. Вернулся уже в темноте, подсвечивая себе в траншее трофейным фонариком.
На НП его ждала Веретеницына.
Днём солдаты отрыли просторную землянку и накрыли накатником, завалили еловыми лапками.
– Ну что, раненых отправила?
– Отправила, – ответила она. – Под конвоем.
Глаза её сияли. Она была благодарна ему, что он не позволил ей идти осматривать обоз и, возможно, уберёг от смерти. Но разговаривать об этом было нельзя.
– Я ещё пару фляжек принесла, – призналась она.
– Какая ты молодец! Спасибо тебе, Глаша, за службу, – засмеялся Воронцов. – И – милости прошу на новоселье.
